Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Роджер сидит в позе лотоса на кровати, на лице у него такое же недоумение. Он отвечает «да», затем «нет», затем:

– Не знаю. Не уверен. Может быть, ты слишком громко думала и я уловил?

– Но я не закрывала глаза, – с сомнением в голосе отвечает Доджер. – Если мы начинаем общаться с открытыми глазами и закрытыми ртами, то запутанность становится хуже. Возможно, нам стоит начать беспокоиться.

– Или нет, – говорит Роджер. – Может быть, у нас просто… не знаю, духовное созревание. Обычно оно приводит к большей стабильности.

– Ага, когда заканчивается. Не знаю, как у тебя, но я в разгар своего физического созревания однажды весь вечер без всякого повода била тарелки на кухне и ревела. Мама даже особо не рассердилась, потому что у нее была какая-то похожая история с молотком и свадебным фарфором ее мамы. Представляешь, что мы можем натворить во время духовного созревания? Я даже представлять не хочу. Не хочу представлять от слова «совсем».

– Мидвичским кукушатам до нас как до луны, – шутит Роджер.

– Когда снимали кино, название поменяли на «Деревню проклятых», – говорит Доджер. – И вообще, те дети не умели как следует планировать. А мы могли бы устроить конец времен.

– Мы хотя бы не странные сексисты.

– Кстати, ты когда-нибудь замечал, что если располовинить наши фамилии, то получится «Мидвич»? Миддлтон дает «мид», а Чезвич – «вич». Мидвич. Такой плохонький словесный пазл.

Роджер выпрямляется и задирает нос.

– Ты что, серьезно спрашиваешь меня, заметил ли я словесный пазл? Пусть и плохой?

– Да.

– Ты опять надышалась спирта от своих маркеров?

– Да. – Доджер невинно распахивает глаза и дарит ему ослепительную улыбку. – От них у меня вся голова распухает.

Роджер берет подушку, тщательно взвешивает ее в руке и швыряет в Доджер. Она со смехом уклоняется, и на какой-то момент он забывает о гнетущем чувстве дежавю, повисшем в воздухе. «Мы отклонились от первоначального сценария», – думает он, и это бессмыслица, но почему-то все равно успокаивает. Отклонение – это хорошо. «Мы ошиблись», – думает он; в этой фразе еще меньше смысла, и она уже совсем не успокаивает. Если на то пошло, от этой мысли он начинает нервничать только сильнее.

– Так что? – спрашивает Доджер.

Он смотрит на нее. Она закрыла маркер и выжидающе смотрит на него в ответ.

Роджер поспешно перематывает разговор обратно к той точке, с которой все пошло как-то странно. Он должен был бы просто ответить, но почему-то не смог.

– Кажется, я никуда не поеду, – отвечает он, и чувство дезориентирующей обреченности уходит. Он снова может дышать. – Сейчас не лучшее время лететь в Бостон. Билеты возвратные, и я могу сказать, что у меня есть причина остаться в кампусе… Могу я провести День благодарения у тебя? Если нет, все нормально, я с удовольствием пожарю курицу и отчитаю ее за то, что она не индейка.

– Забавно было бы посмотреть, как ты ругаешься на свой ужин, но, конечно, ты можешь поехать ко мне в гости, – отвечает Доджер, и выжидательный взгляд сменяется озабоченным. Она роняет маркер на пол. Она всегда это делает: оставляет их вот так, по всей комнате, будто хлебные крошки, которые только и ждут, когда она снова их подберет и начнет очередное математическое путешествие в неизведанное. Доджер подходит, садится на край кровати, будто птичка на жердочку, и серьезно смотрит на него. – Что случилось? Ты же так радовался, что увидишь родителей.

– Просто мне кажется, что сейчас неподходящее время.

Он видит, как все случится, словно кино – мерцающие кадры, спроецированные домашним проектором на импровизированный экран. Каждое событие неизбежно ведет к следующему, от кукурузного хлеба, испеченного матерью, до шагов по лестнице. Образы начинают размываться, и он этому рад: он не хочет видеть родителей такими. Это не те воспоминания, которые ему хотелось бы хранить.

А еще Роджер напуган. «Сколько раз?» Этот вопрос эхом отдается в голове. И на него нет хорошего ответа.

Доджер хмурится.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Просто мои бывают слегка экспрессивны.

– Мне не помешало бы добавить экспрессивности. – Он заставляет себя улыбнуться. Он делает это для нее, и в награду ее плечи расслабляются. Она верит, что он не стал бы врать о таких вещах. Из них двоих она умеет врать гораздо лучше и иногда забывает, что это не значит, что он врать не способен: он тоже прекрасно умеет это делать, просто по-своему. – Кстати, насчет семьи, ты еще не подумала о том, чтобы сделать тест?

Доджер моргает, а затем ее лицо озаряется улыбкой.

– Подумала! Если честно, я довольно много об этом думала. Мне кажется, нам нужно его сделать. Я хочу знать, имеет наша квантовая запутанность биологические основы или мы просто оказались не в том месте не в то время и попали под какую-нибудь космическую аномалию…

Она продолжает говорить, а он продолжает слушать, одновременно нащупывая тонкую ниточку, которая снова и снова напоминает ему, что что-то пошло не так, что что-то не сходится. Он отвечает, когда необходимо, но бóльшая часть беседы остается на ней. «Мы ошиблись», – думает он и не знает при этом в чем, и это незнание занозой сидит у него в сознании. Он хочет поговорить об этом с Доджер. И не знает как.

К концу вечера они договорились, что проведут День благодарения в Пало-Альто и что после праздников переговорят со Смитой насчет анализа крови. Возможно, она сочтет это ниже своего достоинства, но, по крайней мере, они оба с ней знакомы и достаточно ей доверяют, чтобы позволить воткнуть в себя иголку. Он уходит ровно в одиннадцать. В конце концов, завтра рабочий день.

Доджер, улыбаясь, провожает его до двери и плотно закрывает ее за ним. Только тогда у нее подгибаются колени, и она опускается на пол прямо в прихожей. Кэндис уже в постели, а Эрин не было видно несколько дней – слава богу, можно не беспокоиться, что соседки по квартире обнаружат ее в таком состоянии. Все кружится, все кружится с того самого момента, как она спросила Роджера, когда он уезжает. Мир словно превратился в бесконечную карусель, которая не собирается останавливаться. Такое с ней уже случалось, но еще ни разу не было так плохо. Когда Роджер что-нибудь говорил, ей приходилось прилагать все усилия, чтобы продолжать улыбаться, а не выбежать из комнаты и проблеваться.

Если бы он узнал, он бы подумал, что с ней что-то не так. Что она не выдерживает или что их квантовая запутанность перегружает ее синапсы. По правде говоря,