Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– Я… уже занимаюсь, – ответил запыхавшийся Ливий.

Нахмурив брови, я обшарил его и отпрянул от странного бряцания.

– Ливий, твою мать, – прошептал я, наклоняясь к нему, – не говори мне, что ты обчистил карфагенские лавки?

– Мне понравилась ткань цвета Тирренского моря. – Ливий надул по-детски щёки. – И финики… Оливковое масло, браслеты и медные тарелки.

– Как ты… – начал я громко, но осёкся и перешёл на шёпот: – Как ты вообще это пронёс?!

– Я затягиваю ремни под тогой и сую под них всякое.

– Немедленно всё выбрось. – Я сложил руки на груди. – Мы идём на аудиенцию к карфагенским сенаторам, а ты обвешался награбленным, как танцовщица – украшениями!

Ливий достал кулёк и раскрыл в ладони горсть фиников, собранных в тряпочку. Он сунул один мне в рот и улыбнулся, когда я, жуя, прошепелявил:

– Выброшь вшё кроме финикоф.

Улицы расширялись, дома богатели на глазах. На подступах к дворцу посреди пальмовых садов раскинулись богатые виллы с искусными изразцами и фресками. По правую руку возвышался храм Баал-Хаммона, занимавшего мраморный трон, а по левую – святилище Танит с её фигурой с раскрытыми ладонями.

Мы остановились у подножия холма, на котором раскинулись дворцовые угодья. Ливий бегал от одного края к другому, восхищённо рассматривая пейзаж. Как-то в детстве он поделился, что мечтает путешествовать. Я ответил, что вакханты как раз скитаются по миру. Какими же дураками мы были.

– Удивительно, что ты ни разу не захмелел, – заметил Ливий. От бега на лицо упала прядь волос, и он убрал её за ухо. – Может, сначала дождёмся приступа, а уже потом войдём во дворец? Чтобы проклятие не застигло нас врасплох.

Я уверенно начал подъём, а на предостережения махнул рукой:

– На «Царице Дидоне» я несколько раз пьянел, хотя там и неясно, от чего тебя тошнит: волн или алкоголя, но да не важно. А оставаться чистым я могу и по несколько дней, не будем же мы бродяжничать всё это время.

– Как знаешь. – Ливий набегами догонял мой широкий шаг.

– Лучше позаботься о том, чтобы не спереть что-то из сенаторских покоев, – упрекнул я с усмешкой, тыкая его в живот. – Шельма.

Он засмеялся и клятвенно пообещал, что будет сдерживаться изо всех сил. Помолчав, произнёс на выдохе:

– Ох, чует моё сердце, Карфаген мы покинем на щите.

Я резко застыл.

    Ведь даже дитю это известно: ежели жрец уйдёт со щитом,

    То царь его возвратится лишь на щите.

– Ливий…

Он обернулся, вопросительно склонив голову.

– Забудь. – Я сморщился, отгоняя страх.

«Уймись, Луциан. Плиний – шут, а не пророк. Он просто любит терроризировать людей».

Под лучами солнца стены дворца сияли бронзой. Колонны с капителями в форме пальмовых листьев поддерживали массивные ворота, которые перед нами распахнула стража.

Высокий темнокожий муж с копьём обратился к нам по-гречески, но, слава вещему Меркурию, в нашей команде каждый отвечал за своё: я – за драки, а Ливий – за умные штучки. Жестикулируя и выговаривая эллинские слова, он убедил грозного служащего разрешить нам остаться на входе, в прохладе мраморных сводов, а сам отправился докладывать о нашем прибытии сенаторам.

Я переступил с белого плиточного узора на чёрный и хмыкнул:

– У тебя прямо-таки дар убеждения. Только не задирайся от моих слов, а то я возьму их назад.

– Людей очень легко обмануть, – посмеявшись, ответил Ливий. Он разглядывал фрески, изображавшие охоту на невиданных саблезубых животных с земных пределов. – Потому я и оделся патрицием.

– Что-то я ничего не понял. При чём тут богатые одежды?

– Богатство открывает замки и двери, мой друг.

– А по-моему, – мрачно пробубнил я, – ты их взламываешь, шельма…

Он рассмеялся на мою реплику и пояснил:

– Понимаешь ли, тога, окрашенная дорогим красителем, – Ливий с характерным звуком провёл по ткани, – блеск украшений, ухоженная кожа, благоухающая ароматическими маслами, аккуратная стрижка – это то, по чему о тебе сложат первое впечатление. И оно хорошо укореняется тут. – Он постучал пальцем по виску. – В их глазах мне можно доверять, ведь я смыслю в сделках, драгоценностях и дипломатии. Будем для них римским богачом…

– И его неотёсанным телохранителем, – ухмыльнулся я. – Спасибо хоть на том, что, согласно нашей легенде, я вольноотпущенник.

Вернулся стражник. Он забрал моё копьё, но анкил я убедил его оставить – урона им не нанесёшь, а я буду спокоен, что не посею реликвию.

Нас проводили в зал для встреч. Стены из красного порфира отражали наши искажённые силуэты. В центре стоял стол, окружённый обитыми бархатом стульями. За ним сидело двое. Широкоплечий муж с аккуратно постриженной чёрной бородой, тёмными проницательными глазами, был одет в белую тунику и золотой пояс с изображением солнечных лучей, на шее блестело золотое ожерелье, а руки оплетали серебряные браслеты. Слева от него, поглаживая ножку металлического кубка, устроился пухлый гладковыбритый сенатор в тунике чёрного цвета и перстнях.

Бородатый спросил что-то на финикийском, но Ливий ответил по-гречески, покачав головой. Затем сам спросил что-то, и муж заговорил на латыни:

– Нам не составит труда говорить на вашем языке, мы ведь купеческих кровей. Представлюсь: сенатор Ханон. Торгую золотом, серебром и разными драгоценными камнями.

– Бодоштарт, – ввязался сенатор в чёрных одеждах, – член совета, глава клана рабовладельцев. Мы поставляем сильнейших рабов из африканских племён.

«Так те ливийские рабы в порту – его вотчина…» – подумал я, испытав нечто сродни отвращению.

Наши с Ливием кланы не держали рабов, лишь нанимали вольноотпущенников – клиентов, которым платили. Но я знал, что патриции не гнушались покупкой людей. Их крали прямо из домов, отрывали от семей, разлучали с родителями и детьми. Чтобы такие, как Бодоштарт, толстели и покупали перстни всё больше и больше, дабы вмещать жирные пальцы.

В углу, подпирая стену, стоял пожилой муж с высокими скулами и орлиным, как у меня, носом. В коралловом плаще из грубой шерсти, он походил на песчаную дюну на закате. Почти не разверзая тонких губ, промолвил:

– Абидаастар. Наша семья отвечает за поставки мирры и кипариса из Аравии. Занимаемся парфюмерией и изготовлением ритуальных благовоний.

– Ваши имена, юноши? – спросил Ханон.

– Луциан Корнелий Сильва. – Ливий указал на себя, затем на меня. – Ливий Туций Дион. Мы – охотники за нечистью и жрецы из Рима.

Я изумлённо вздёрнул брови, но ничего не сказал. К тому, что мы поменялись именами, я успел привыкнуть, учитывая длинный нос Плиния, но желание Ливия приписывать охоту на нечисть как должность везде, где можно и нельзя, поражало. Выдавал желаемое за действительное?

– Зачем пожаловали? – спросил Ханон. – Рим – не ближний свет. Верно, двое жрецов, что обычно не переступают границ храмов, причалили к