ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

У каждого из этой грозной троицы, наводившей Ужас на Грозный, болталась фляга с грибным декохтом, полученным от генерала Ганорратова через десятые руки. Из этого было ясно, что Гвоздоев не ограничивался двумя руками. Количеством рук он мог потягаться с любым божеством из индуистского пантеона. И положил бы это божество на обе, если их две, лопатки, потому что мог умножаться не только частями, но и полностью, в любых соотношениях. Смену раздвоения утроением боевики встретили восторженным ревом. Теперь их зеленка становилась поистине неопалимой. Воспламененная вертолетами, она горела, да не сгорала - конечно, в образном смысле, как пояснял образованный Каллапс Гвоздоев, питавший слабость к высокой поэзии. Прототипы отсиживались в бункере, накачиваясь героином, а расходные материалы вели боевые действия. Федеральные силы ежедневно рапортовали о задержании то правой, то левой руки, но руки те сказочно таяли, а победители грустно взирали на опустевшие кандалы.

Единственным, что не устраивало Гвоздоева, была необходимость выплачивать Ганорратову астрономические суммы. Он не раз засылал агентов и диверсантов, желая разведать места складирования чудодейственных фляг, нанести на карту грибные плантации, да подтвердить или опровергнуть упорные слухи о существовании бессмертных леденцов. Посыльные не возвращались, однако слухи набирали силу помимо них. Из тюрьмы, разнесенной демографическим взрывом, сбежал не только Куккабуррас, но и многие соплеменники Гвоздоева; они-то и рассказали ему, что сведения эти - чистая правда. Информация застряла в его бритой башке, как застревает в бороде гречневая каша.

- Эй, посмотри, - прокудахтал Мулло-Насрулло.

Гвоздоев проследил за его пальцем и увидел плот, уткнувшийся в прибрежные камни. Кусок плота извивался вялыми сокращениями.

"Шайтан", - пролетело в испуганном мозгу. Полевой командир почитал Аллаха, но содрогнулся, ощутив глубину собственного неверия во все, что не умещалось в прицел огнестрельного оружия.

Рядовые бойцы тоже заметили страшное средство водного сообщения. Они отпрянули с возбужденным клекотом, а некоторые залязгали затворами.

- Не стрелять! - поднял руку Гвоздоев. Не сводя глаз с плота, он окликнул китайца: - Мандарин! Спустись и выясни, что это такое.

Он чувствовал, что нуждается в генетической мудрости древней Поднебесной Империи. Очкой-Мартын погладил жидкую бороду и, ни слова не говоря, начал спускаться по каменистому склону. Наследие предков материализовалась в виде ручной гранаты, которую он сразу же приготовил на случай вмешательства дьявольских сил.

Спустившись, китаец выждал, затем крадучись подошел к плоту и сел на корточки.

Каллапс достал бинокль. Старик шевелил губами, обращаясь к подвижной составляющей. Каллапс пригляделся: полумертвое лицо Билланжи напоминало картинку из комикса. За нарисованными физиономиями в этих книжках всегда угадывалась какая-то посторонняя, непонятная, главная мысль.

Китаец выпрямился. Он спрятал гранату и махнул рукой, показывая, что опасности нет. Достоинство, вложенное в это движение, красноречиво добавляло, что угроза была, но ее, как всегда, ликвидировал скромный и бескорыстный Очкой-Мартын.

Гвоздоев изготовил автомат и нарочито небрежной походкой приблизился к своему заместителю. Нахмурив мохнатые брови, он уставился на Билланжи, усиленно и пока еще с великим трудом гримасничающего, пробуя, что такого можно сделать лицом.

- Ты кто такой? - Каллапс легонько пнул его в бок.

Губы Билланжи разлипались медленно, как у рыбы.

- Выпустите меня, - еле слышно пролепетал он.

Гвоздоев смерил его внимательным взглядом, вынул кинжал и перерезал веревки. Те и без того держались на честном пионерском слове, но резать кинжалом было эффектнее. Командир выпятил из бороды губу и пощекотал Билланжи клинком чуть выше полупарализованного адамова яблока.

- Грибы, - прошептал мореплаватель, еле ворочая языком.

Каллапс напрягся. Он оглянулся и проверил, не подслушивает ли кто - нет, все было в порядке. Отряд устроился на привал; бородачи переговаривались и поминутно поглядывали в сторону командира, боясь, как бы с ним не случилось чего-нибудь неожиданного. Мулло-Насрулло встал, напоровшись на взгляд Гвоздоева, но тот знаком велел ему оставаться на месте.

- Поди, скажи людям, что все хорошо, - распорядился Каллапс, обращаясь к китайцу.

Тот, уловивший слово "грибы", понимающе закивал и, пятясь, начал отступать.

- Какие грибы? - оскалился командир, приступая к чурке - Гвоздоеву было приятно, что он теперь тоже с полным правом может считать кого-то чуркой.

- Сильные... о, какие сильные... потрогай меня.

Каллапс прикоснулся к Билланжи и подивился твердости его членов.

- Было хуже, - пожаловался тот, теряя последние силы. - Ученый щенок... отравил меня...

Каллапс, видя, что сейчас от найденыша ничего сверх сказанного не добиться, махнул двум ближайшим головорезам.

- Забирайте его, - приказал он кратко. - В яму его.

Билланжи попытались усадить, но это не получилось из-за тугоподвижности спинного хребта. Тогда с ним обошлись грубо и просто, по-охотничьи: повторно связали руки и ноги, просунули жердь и понесли, подобно плененному хищному зверю. Билланжи не провисал и покачивался, располагаясь параллельно шесту.

На исходе дня отряд добрался до микроскопического высокогорного селения. Соскучившаяся овчарка с лаем бросилась к носильщикам, и ошалевший Билланжи с натугой выдавил из себя нечто вроде "селям-алейкум". Его опустили на землю - несколько резче, чем ему хотелось. К этому времени он уже с грехом пополам поворачивал голову; пока Билланжи несли, слои слезали с него тончайшей шелухой. Ветер подхватывал оболочку, трепал ее, бросал боевикам в глаза; те ругались и договаривались очистить Билланжи ножиком, как морковку. Очкой-Мартын, замыкавший процессию, подбирал ошметки, бережно расправлял их и складывал в вонючий сидор. Он сильно расстроился, когда по прибытии выяснилось, что от одежек осталась горсточка бесполезного и малоинформативного праха. Но скоро не стало и горсточки.

Каллапс Гвоздоев нагнулся, рванул на себя кольцо и с грохотом откинул решетчатую крышку люка, проделанного прямо в земле посреди лужайки. Из ямы пахнуло сыростью и гадостью. Билланжи успел разглядеть зияющий проем и попытался выразить жалкий протест, однако не успел. Он слишком долго раскачивался в прямом и переносном смысле. Один сапог уперся ему в ухо, другой - в тазобедренный сустав. Обретя ускорение, Билланжи провалился в подземелье.

Он ударился оземь, крякнул и какое-то время лежал неподвижно. Решетка захлопнулась, в глаза посыпалась труха. Билланжи попробовал приподнять руку, и у него получилось. Минут через пятнадцать он уже стоял на коленях и тоскливо осматривал свой вынужденный приют. Солнце садилось; орлиное маорийское зрение с трудом различало мелкие и крупные косточки, засохшие экскременты, выбитые зубы. На противоположной стене, если можно так выразиться применительно к окружности, виднелись какие-то буквы. Билланжи подполз поближе и прочитал по складам: "Жи-лин... Кос-ты-лин..."

Он еще был очень слаб и позволил себе завалиться. Опрокинувшись, он погрузился в размышления о прошлом и будущем.