Река Великая - Максим Николаевич Николаев

Пальцем, Нектарий сам не гнушался богоугодным промыслом в иные голодные дни по зиме, когда люди форточки с окнами в домах держали закрытыми. Малый росток ему был великим подспорьем: слабым да убогим в народе охотно подают. Это если детина какая, то жестокосердны становятся: работать гонят, да еще куда подальше.

В городе он знал многих нищих, но этого видел впервые. Фраерок — не мусорок: те почище работают, да и выглядят тоже. От попрошайки — только лик пропитой, а повадкою не владеет совершенно. За день, дай Бог, сотни две мелочью наберет, когда обычный стрелок по вокзалам и торговым центрам на хлеб, проезд и лечение в десять раз больше в это же время настреляет. А про зажиточных якорников, которые на папертях и кладбищах якорятся, что уж и говорить.

В понедельник после заутрени Нектарий обнаружил на полу своей кельи у порога грязный отпечаток ботинка, а на следующий день наткнулся на нищего в коридоре перед кухней и услыхал от него, что тот пошел искать уборную и заплутал. В другой раз Нектарий наблюдал, как он бродил по саду и что-то рассматривал на земле среди облетевшей листвы.

Отец-игумен Варфоломей не терпел греха тунеядства, попрошаек бранил и гнал прочь, но к этому не лез. Даже старцу было ясно, что в новинку ремесло для него. Братия обходила нищего стороной, да и сам Нектарий до сих пор только издали на него поглядывал, но сейчас садится рядом на лавку и кладет в шапку желтый червонец.

— Звать тебя как, брате?

— Иваном, — нищий легонько дохнул на него хмельным.

— Отчего, Иван, на службы не ходишь?

— А можно разве? Я думал, храм этот — для ваших, для монахов.

Инока рассмешили глупые слова:

— Где видал ты такое, брате, чтоб для кого-то храм был? Господь всем открыт, и эллину, и иудею. Сам-то крещеный?

— Ну а как же! — Собеседник отнимает от тела руку и осеняет себя крестом. Зимняя куртка у неряхи драная, перепачканная во многих местах. — В детстве с сестрами, отцом и матерью, царство им небесное, каждое воскресенье в церковь ходили, и на все праздники тоже.

— А нынче что же? Вне Церкви нет спасения, брате.

Нищий пожал плечами и спросил, чтобы сменить предмет разговора:

— Сам ты давно в монастыре живешь?

— Уж третий год, как постриг принял, — ответил инок. — А до того долгие годы в страшном грехе коснел: по тюрьмам, да по колониям всё. Веры ни грана во мне не было. А уж скажи мне кто-нибудь тогда, что иноком в монастыре сделаюсь, так в лицо тому рассмеялся бы. Но, когда третий срок отбывал, пожаловал к нам в колонию батюшка Александр. До него настоятель — то ли есть, то ли нет, храм тюремный почти всё время закрытый стоял. А отец Александр каждый день службы стал служить. Я сходил раз, другой сходил. Делать-то на зоне чтò Увеселений никаких. Однажды в воскресный день таинство евхаристии свершалось: все причащаться в очередь встали, ну и я за ними. «Преподается животворящее тело Господа нашего Иисуса Христа», — говорит мне святой отец и просвиру протягивает. А меня бес попутал, и я ухмыльнулся ему в лицо. «Что ж смешногò» «Да видал, знаете ли, — ему отвечаю, — как это ваше Господне тело Васька Колотуха на кухне месил да пек». Колония-то у нас мужская была, жен нет, и Васька наш, царствие ему небесное, при храме вроде как за просвирню был. А Колотухой его за то прозвали, что он во хмелю всё свое семейство молотком забил: отца, мать, брата с женой, еще и деда какого-то двоюродного. В тюрьме к Богу пришел и при отце Александре прислуживал. До конца срока не дожил и перед тем, как преставиться, переписал на Церковь свою квартиру. «Думаешь, раз душегуб сей хлеб замесил и выпек, то не может он в святую плоть претвориться?» — чтобы изобразить батюшку Александра, Нектарий тщетно попытался понизить голос. — Тут я гляжу на просвиру, и ахти Боже! Заместо хлеба, вижу в щипцах пред собою кус плоти кровоточащий. Взял в уста его, и на вкус он не как хлеб, а как мясо сырое был. Вино же кровью оказалось. Всю ночь я не спал и на следующий день к батюшке Александру пришел и принял от него благословение на постриг. В монастыре живу с того дня, как с его благоволения меня на условно-досрочное выпустили. Сначала послушничал, потом обеты принес.

— А этот отец Александр — не тот, что нынче благотворительным фондом заведует?

— Верно, он. Фонд «Верочка». Сам я, как узнал о фонде, пришел к нему и попросился в помощники. Теперь вместе с ним на благом поприще подвизаюсь.

Нищий указал на отца Варфоломея, который, с трудом отрывая подошвы от земли, брел по дорожке к своему деревянному домику на краю сада:

— Начальник ваш монастырский?

— Он самый, игумен. Духом чист, да горяч. И на расправу строг. — Нектарий вдруг сунул лицо в самый капюшон к собеседнику и быстро зашептал: — Прежде помогал «Верочке», и в подземелии каморку выделил под склад. А тут наветы до него дошли, что будто фонд наш своих подопечных обворовывает, и сказал, чтоб и тени отца Александра не было в святой обители. Помещение требует освободить. Я потихоньку переносил всё, только машинка стиральная осталась. С уценкой, но новая, прямо со склада в магазине. Мне одному не сволòчь ее.

Попрошайка попытался, но не сумел скрыть волнения в голосе:

— Помочь, что ль, нужно?

— Не откажи, брате.

Вместе они двинулись к братскому корпусу. Лампы внутри уже не горели. Нектарий огляделся по сторонам, достал фонарик и отворил дверь на нижний этаж, откуда недавно вышел настоятель. По кухонному коридору, как всегда по средам и пятницам, разносился рыбный дух. Они миновали несколько дверей, спустились в подвал и оттуда вошли в катакомбу.

На известняке стен блестели капли влаги.

— Я и не знал, что в монастыре у вас такой подвал огромадный.

— Не подвал это, а тайный ход, — Нектарий замедлил шаг и обернулся. — Уже давно под рекой Великой идем.

— А куда ход ведет?

— Кто говорит, что в Кремль. Другие, что к Покровской башне. Сам не ходил в конец. Да если и дойдешь, то как поймешь под землей, где ты есть?

Внутри кладовой луч фонаря выхватил из темноты запечатанную скотчем картонную коробку со знаком корейской фирмы. Назвавшийся Иваном подошел и примерился к тяжести. Нектарий сунул фонарь подмышку.

Со своей ношей они поднялись сначала по узкой каменной лестнице, потом по широкой кирпичной, и