Река Великая - Максим Николаевич Николаев

почему ты через три года откинулся, когда тебе десятку дали, я тебе вопроса не задал ни тогда, когда на волю провожал, ни теперь. А ты почто меня, друже, пытаешь, коли видишь, что я не хочу отвечать?

— Ч-что тут н-непонятного? Б-бабка б-без ног, од-дна осталась, з-зато и в-выпустили, — он стал заикаться сильнее, между словами бестолково хихикал, и самый смех его тоже был с заиканием. Это очень не понравилось Нектарию.

Колька нашел взглядом молоток на соседнем стеллаже, но понял, что не дотянется до него, и по-детски закрыл руками лицо в очках. Господи помилуй!..

Нектарий сунул пальцы под ткань разорванной теперь во многих местах Колькиной садовой куртки, выдрал клок желтого синтепона и обтер сначала лезвие, потом свои маленькие кровавые руки.

Детский рюкзак с расстегнутой молнией стоял у него под ногами. Целиком содержимое ящика в него не поместилось, и с десяток шашек пришлось распихать по карманам.

Все дорожки на своем участке Колька заложил широкой бетонной плиткой, чтобы бабке легко было ездить на инвалидном кресле, а от бани убрал крыльцо и поставил вместо него деревянный пандус. То ли беспомощный Колькин крик услыхала прародительница, то ли сердцем почуяла про внука недоброе, но, когда Нектарий вышел из сарая, то услышал скрип колес, и потом увидел ее. Тучная старуха в домашней кофте катилась прямо на него на своей колеснице.

Для поездки в Любятово он снял рясу и надел тот же детский костюм для физкультуры, в котором ходил на дело в Ящеры, а поверх него — яркую красную куртку. Нектария, малорослого, в детской курточке и с цветным ранцем за плечами, со спины всякий принял бы за ребенка, но она успела разглядеть его, и теперь в любой одежде опознает среди тысячи. На ходу он вытащил нож.

Отсутствие ног у Колькиной бабки скрывал плед в черно-красную клетку. Когда их с Нектарием разделял только один шаг, калека внезапно метнула в него одеяло словно ловчую сеть. Он забарахтался в шерстяной темноте и не смог удержать равновесия.

Ему пришлось пожалеть о том, что перед битвой он не сбросил с плеч тяжелый рюкзак, на который старуха навалилась всем весом с явным намерением задавить его живьем. Инок не мог даже вздохнуть и, пока выкручивал руки из лямок, перед глазами уже поплыли фиолетовые круги. Из последних сил червем он выполз из-под старушечьего тела, и напоследок лягнул ее в голову. Тернии крыжовника у дорожки исцарапали ему лицо.

Нектарий поднялся и стал оглядываться в поисках оружия. В проходе между двумя вскопанными черными грядами он заметил тяпку с длинной рукоятью. На одном конце орудия была узкая лопатка, на другом — два острых железных зуба.

Старуха дожидалась Нектария на дорожке с его же ножом, который сжимала в кулаке. Она могла бы закричать, но то ли не догадалась этого сделать, то ли молчала потому, что знала, зачем приходил посетитель и боялась выдать внука, хотя последнему уже ничто не могло навредить.

Без единого звука полнотелая безногая старуха вертелась перед ним на заду на бетонной дорожке, и только всякий раз, как железо касалось ее раздутой от чревоугодия и неподвижности плоти, натужно вздыхала: «Ах, ах». Она махала в сторону Нектария ножом, и одновременно свободной левой рукой пыталась в воздухе поймать тяпку за древко. Нектарий кружил вокруг и бил то в шею, то в спину, то в колышущийся от быстрого дыхания живот.

С размаху железные зубья вонзились в старушечью голову. Калека с хрипом повалилась навзничь. В самый миг смерти по дряблой коже лица словно пробежала мелкая рябь. Седые корни волос у лежащей на макушке окрасились кровью. Нектарий нагнулся, выпутал свой рюкзак из клетчатого пледа и подобрал нож.

Перед тем, как выйти со двора, он обернулся. Вдоль дорожки головой к калитке лежало безногое тело непривычной квадратной пропорции. Инвалидная коляска откатилась к клумбе, где желтели остатки последних осенних цветов.

Господь уже начал прибирать свой мир к зиме. Нагой крыжовник ощерился злыми шипами, зелень на грядах пожухла, а яблони в саду сняли свое облачение, и стояли без листвы и почти без плодов. Только на самых высоких ветвях осталось несколько гнилых яблок, до которых уже не дотянутся рачительные Колькины руки. Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Тих и покоен был ноябрьский воздух.

* * *

Век уже не звучат слова литургии в соборе Спаса Преображения, древнейшем во всем городе. Стоит собор как нагой униженный мученик: иконы сорваны, алтарь опустошен, одни только фрески остались, что еще греки писали. За всё время, что провел в Мирожской обители, Нектарий только раз заглянул внутрь и сразу пошел прочь. В старинном храме не ощутил он ничьего присутствия, кроме праздных туристов, которых пускали поглазеть на мерзость запустения, да еще брали за погляд деньги.

Малая числом и ветхая летами братия Мирожского монастыря служит службы в храме Архидиакона Стефана, который делит с кельями общее здание, увенчанное маленькой колоколенкой. Храм состоит из двух комнаток с низким потолком и прихожей-притвора, и сам убог, как квартира пенсионеров. На полу — советские ковры, в вазах — пластмассовые цветы из тех, что продают у погостов, а на стенах вместе с иконами — мирской самодел, вроде вышитого бисером Николая Угодника в багетной раме. Даже в великие праздники молитва здесь звучит буднично, что уж про обычные дни говорить.

Вот вечерняя служба окончена. Монахи гуськом идут к двери, перешептываясь промеж собой. За окошками с фигурными решетками чернота ранней ночи размалевана городскими огнями. Нектарий тушит свечи вместе с отцом-настоятелем Варфоломеем и снаружи своими ловкими пальцами помогает ему управиться с замком. Игумен в ответ — ни слова. Как бы ни угождал ему Нектарий, он всё лик воротит от него, словно от слизня или от жабы зломерзкой.

Варфоломей разменял уже девятый десяток и вниз по наружной лестнице спускается с такой медленностью, как будто дал обет после каждой ступени по разу прочесть «Богородице дево радуйся». Нектарий терпеливо дожидается сверху, пока аббат одолеет спуск.

На церковной лавке уже висит замок, но из притвора туристского собора Спаса Преображения напротив еще сочится мягкий свет. И попрошайка до сих пор не ушел: соглядает. Появился в обители он четвертого дня, являлся в раннее утро и до самого часа закрытия монастырских ворот почти не отлучался со скамейки у храма, на которой устроился за отсутствием паперти.

В прошлой греховной жизни, будучи еще Лехой