Журавли летят на запад - Анна Рябинина

Ханя, ведет в дом, просит слуг налить чай, бормочет что-то о том, как сильно рада их видеть, и по ее щекам ползет несколько прозрачных, полных золотой горячести от огней свечей слез. Она рассказывает, что мать Чжоу Ханя добил-таки ее отец через пару лет, после того как они уехали, а потом сам свалился пьяным на дороге и умер. А еще – что их город совсем запустел, но ей тут нравится и никуда она уезжать не хочет, хотя говорят, что тут рядом будут строить железную дорогу, и нужно скорее искать новое место.

– Мы можем попросить нашу подругу помочь, – предлагает Сунь Ань. – Она работает в организации, которая помогает женщинам.

– Теперь и такие есть? – удивляется мама, и в ее голосе слышится суровая, насмешливая и такая знакомая сталь. – В мое время нас могли только отправить поплакать в дальнюю часть дома, чтобы никто не слышал. – А потом вдруг добавляет. – Знаете, я очень давно знала твоих родителей, Чжоу Хань. Хотя, конечно, мы из разных миров были. Я – богатая жена богатого мужа, по глупости пошедшего на восстание, ему не нравилось, что он не может получить в армии высокий чин из-за проклятых маньчжуров, а они… Появились в Нанкине, когда восстание уже началось. В тайпинской армии было правило: мужчины не могут жениться, – она замолкает. – Наверное, чтобы не отвлекались, но твой отец как-то договорился, и им разрешили, хотя ты родился до их брака, потому и носишь фамилию мамы. Она его никогда не любила, и… Она никогда не говорила, но не думаю, что это было по ее желанию, но тебя она любила, очень сильно. И была бы рада узнать, что у тебя все хорошо.

Чжоу Хань в это время сидит тихо-тихо и лишь смотрит в чашку. Он отошел подальше, когда Сунь Аня обняла мама, поэтому сейчас Сунь Ань сам протягивает ладонь и сжимает запястье Чжоу Ханя.

– Наверное, это хорошо, что они умерли, – шепчет Чжоу Хань. – Им не пришлось страдать много лет после. Но нужно ли мне держать траур еще три года? Когда они умерли? Попаду ли я в один из адов за неповиновение родителям?

Чжоу Хань никогда не плакал: ни когда они уезжали, ни когда его выгнали из университета, ни когда били в подворотнях, но сейчас по его щеке ползет прозрачная ледяная слеза, а губы начинают подрагивать.

– Мальчик мой, – шепчет мама, а Сунь Ань, почти вторя ее словам, обнимает Чжоу Ханя.

– Мы у тебя все еще есть, – тихо говорит он. – Помнишь?

Чжоу Хань медленно кивает, а потом Сунь Ань слышит его всхлип.

– Вот ведь как… – произносит мама. – Я хотела вам передать, но не знала даже, как.

– Не стоило, – качает головой Чжоу Хань и отстраняется. – Ничего.

И снова спокойное, как озерная гладь, выражение на лице. Лишь несколько трещинок на ней – это мокрые дорожки слез на его щеках.

– Вы сюда надолго? – неловко спрашивает мама, чтобы отвлечь их от грустного.

Сунь Ань пожимает плечами.

– Не знаем пока. Задержимся на время, а потом – как получится.

– Хорошо, – и она медленно, задумчиво кивает.

Они сидят у нее до ночи – пока не происходит смена третьей стражи, – говорят про жизнь в Париже, Сунь Ань все просит рассказать и то, как жила она сама, но в итоге получает довольно мало – все хорошо, так и так, ничего интересного.

Когда за ними закрывается дверь ворот, Чжоу Хань переводит на него внимательный взгляд.

– А ты боялся ехать.

Может быть, он боялся, что Чжоу Хань услышит тут именно такие новости.

– Да, глупо, ты прав, – напряженно улыбается Сунь Ань. Чжоу Хань на секунду тыкается лбом ему в плечо – когда Принцесса обо что-то калечилась, она точно так же приходила к нему жаловаться.

– Пойдем, пожалуйста, – Чжоу Хань не договаривает и тянет его в сторону постоялого двора.

Чжоу Хань пьет редко, много – кажется, только в день отчисления из университета. Вот, настал второй такой – пока движения не становятся рваными и хаотичными, а речь – путаной, похожей на распустившийся клубок ниток. Он перескакивает на французский и английский, что-то бормочет о том, что им нужно вернуться. Сунь Ань думает – может быть, это не он, а Чжоу Хань больше всего не хотел сюда ехать, а сам он просто не понял, что это не его страх, а страх Чжоу Ханя. В конце концов, Чжоу Хань не мог не догадываться, что случилось с родителями, во что превратился их дом.

Может быть, не только Сунь Ань навсегда потерял родное место в момент, как корабль отплыл от пристани тогда, много лет назад? Ему всегда казалось, что Чжоу Хань точно знает, чего хочет, но что, если это был обман? И Чжоу Хань просто настолько хотел верить, что знает, что убедил в этом всех вокруг?

И что тогда Сунь Ань наделал?

Когда они идут до снятой комнаты, Сунь Ань придерживает Чжоу Ханя, помогает лечь на кровать, накрывает одеялом, а затем садится на пол рядом. Как же легко сломать человека – нужно просто неудачно надавить на косточки для того, чтобы те раскрошились в острые, ранящие Чжоу Ханя, осколки. А те бы потом рассыпались по всей Поднебесной, как точки на карте – отметки, где именно ему сделали больно.

Им стоит уехать – даже не в Париж, а в Англию, не в Лондон, а на какой-нибудь остров там рядом, должны же у Англии быть маленькие островки – в старенький город, где не знают о существовании железных дорог и думают, что Англией до сих пор правит Мария Стюарт.

Но сначала стоит поехать с У Вэем и помочь ему с тем храмом – просто чтобы отдать на это последнюю любовь к Поднебесной, которая у них еще осталась. Может быть, они заложат эти чувства в фундамент, и храм простоит еще много веков.

Или, может быть, там все же продолжат железную дорогу, и тогда их боль еще много лет будет питать поезда и заставлять их оглушительно стучать колесами, сотрясая землю до самого нутра.

– Знаешь, когда ты вот так стоишь у света, – начинает бормотать Чжоу Хань.

– Да?

– Ты похож на святого с фресок в соборах, – он мягко улыбается, а потом закусывает изнутри губу, видимо, подумав, что на сегодня ужеи так улыбался слишком часто.

– Тебе кажется.

– Нет, – качает головой Чжоу Хань. – Хотя Моргана говорила, что за душой человека, обещанного аду, обычно приходят ангелы. Ты тоже хочешь забрать мою? Думаю,