Между мирами: Хроники забытого мага - Митя Воронин

Даврис сам несёт тела своих воинов, спина согнута под тяжестью, но он не позволяет никому подойти. Отказывается перепоручить другим. Долг командира — проводить в последний путь тех, кого привёл в бой. Его лицо — застывшая маска горя, но руки нежные, когда он укладывает очередное тело на холме. Я вижу, как дрожат его пальцы, как сжимаются челюсти, когда он узнаёт лица под плащами.

Мира ходит среди раненых, её белые одежды давно перестали быть белыми — красные пятна, бурые разводы, грязь и пот. Лечит, утешает, её голос монотонный, успокаивающий, словно колыбельная для тех, кто балансирует между жизнью и смертью. Её магия воды творит чудеса, я вижу, как под её руками затягиваются раны, как возвращается цвет в мертвенно-бледные лица. Многие, кто должен был умереть, выживут благодаря ей. Но усталость на её лице такая, что кажется, она сама вот-вот упадёт, и только сила воли держит её на ногах.

Лира помогает ей, несмотря на собственный ожог, который должен причинять невыносимую боль. Бледная, губы сжаты в тонкую линию, движется с трудом, каждый шаг даётся через боль, но упрямая. Даркен не отходит от неё, его рука постоянно на её спине, поддерживающая, направляющая, и я вижу в его глазах страх — страх, что она может упасть, может не выдержать, и он не сможет её поймать.

Тенераус сидит в стороне. Один. Смотрит на место, где Морвен вошёл в Разлом, и в его неподвижности есть что-то страшное, словно он застыл в этом моменте и больше никогда не сможет сдвинуться. Его лицо — маска скорби, высеченная из камня, но я вижу, как дрожат его руки, сжатые в кулаки на коленях.

Подхожу к нему медленно, не уверенный, стоит ли нарушать его одиночество. Сажусь рядом на холодный камень, и несколько минут мы просто сидим молча, два человека, потерявших одного и того же учителя, друга, маяка в темноте.

— Ты его видел? — спрашиваю я наконец, и голос звучит охрипло, словно я не говорил целую вечность. — В конце? Его дух?

— Видел, — кивает Тенераус, и это слово выходит так тяжело, словно он поднимает невидимую тяжесть. — Он улыбался. В последний момент перед исчезновением. Улыбался, словно обрёл то, что искал всю жизнь. Словно наконец-то нашёл ответ на вопрос, который задавал себе все эти годы.

— Наверное, обрёл, — говорю я, и сам удивляюсь, что могу говорить спокойно, без срыва в голосе. — Он всегда хотел изменить мир. Теперь изменил. Радикально. Навсегда.

Тенераус молчит долго, так долго, что я начинаю думать, что разговор окончен. Но потом он говорит, и в его голосе такая боль, что я физически чувствую её, как удар в грудь.

— Я убил его, — слова падают как камни в воду, тяжёлые, окончательные. — Моя слепота. Моя гордыня. Привели к тому, что Валтор ранил его. Если бы я поверил раньше, если бы не отвернулся тогда, в Академии, если бы хоть раз выслушал, вместо того чтобы осуждать… Он был бы жив. Здоров. Силён. Мог бы закрыть Разлом без жертвы.

— Морвен простил тебя, — говорю я, и кладу руку ему на плечо, чувствую, как он напрягается под прикосновением. — Слышал сам. Последние слова к тебе были о прощении. О том, что всё в порядке, что ты сделал правильный выбор в конце.

— Знаю, — кивает он, и я вижу, как по его щеке скатывается одинокая слеза, которую он не пытается скрыть. — Но я не простил себя. И не прощу. Никогда. Буду жить с этим грузом до конца дней. Буду помнить его лицо, его улыбку, его веру в меня, которую я предал. Буду помнить каждый день, что мог спасти его, но не сделал.

— Тогда используй этот груз, — говорю я, и сжимаю его плечо крепче, заставляя посмотреть на меня. — Пусть он движет тебя. Заставляет быть лучше. Делать правильные вещи. Не даёт остановиться, когда будет трудно. Морвен не хотел бы, чтобы ты разрушил себя этой виной. Он хотел бы, чтобы ты изменил систему, которая его убила.

Он смотрит на меня.

— Так и сделаю, — обещает он. — Жизнь положу, но исправлю систему. Разрушу ложь. Построю правду.

Встаёт. Выпрямляется.

— Через час начнём хоронить павших, — говорит он. — Скажи людям. Пусть готовятся.

Уходит командовать своими магистрами.

Похороны начинаются на закате, и небо окрашивается в цвета крови и золота, словно мир сам оплакивает павших.

Копаем могилы на вершине холма, земля твёрдая, каменистая, каждый удар лопаты отдаётся болью в натруженных мышцах. Глубокие могилы в твёрдой земле, потому что мёртвые заслужили покой, настоящий покой, где никто не потревожит их сон. Сорок могил для сорока героев, и когда смотришь на этот ряд свежевыкопанных ям, сердце сжимается от осознания масштаба потери.

И одну особую. В центре. Для Морвена. Хотя тела нет. Эта могила пустая, но самая важная из всех, потому что в ней мы хороним не тело, а память, надежду, саму идею того, кем он был.

Каждого павшего опускаем с почестями, медленно, осторожно, словно укладываем спать ребёнка. Говорим слова прощания, и в каждом голосе дрожь, слёзы, едва сдерживаемое горе. Семей здесь нет — они далеко, в городах и деревнях, ждут, надеются, ещё не знают, что их сыновья, дочери, мужья, жёны не вернутся. Но мы стали семьёй в этих битвах, в этих днях на краю смерти, когда каждый зависел от каждого.

Даврис хоронит своих воинов, говорит о каждом тихо, просто, вспоминает подвиги, но не те, что записаны в рапортах, а настоящие — как этот человек помог товарищу, как тот рассмешил отряд в трудную минуту, как другой делился последним куском хлеба. Обещает, что их семьи получат компенсацию, что дети будут в чести, что память о них сохранится в веках. И я верю ему, потому что вижу слёзы на его лице, чувствую искренность в каждом слове.

Торин хоронит наших бойцов, и его голос срывается больше, чем он хотел бы показать. Студентов тайного общества, воинов Ордена, освобождённых заключённых. Все равны теперь. Все герои. Не важно, кем они были вчера — аристократами или преступниками, магами или простыми солдатами. Здесь, на этом холме, все они одинаковы — павшие в битве за мир, и это уравнивает их лучше любых титулов.

Когда доходит очередь до могилы Морвена, наступает тишина такая глубокая, что слышно, как ветер шелестит в траве, как кто-то сдерживает всхлип.

Нет тела.