Союз трёх императоров - Сергей Анатольевич Балакин

Беглец выбрался из своего убежища лишь после захода солнца. Он был голоден и дрожал от холода: матросские штаны, тельняшка и дырявая парусиновая роба – не лучшая одежда для промозглого английского ноября. Казанцев больше всего был похож на дезертира, сбежавшего с гауптвахты, и любая встреча со случайным прохожим, не говоря уже о патруле, с большой степенью вероятности могла окончиться для него печально. Поэтому он осторожно перемещался, прикрываясь темнотой и избегая выходить на свет. Впрочем, это было несложно: фонарей в Портсмуте почти не было, так как уже по-

сле первой бомбардировки в городе по ночам стали соблюдать светомаскировку.

Казанцев брёл наугад, но, повинуясь чутью, он вскоре оказался на берегу каботажной гавани Портси. В темноте он разглядел несколько парусных рыбацких лодок, стоявших у самого берега. Вот он, шанс! От Портсмута до побережья Франции всего 70 миль, и при благоприятном ветре это расстояние можно преодолеть за десять-двенадцать часов. Конечно, отправляться в море без запасов пресной воды и продовольствия, без тёплой одежды – и это в ноябре с его непредсказуемой погодой! – было крайне опасно, но Казанцев решил рискнуть. Ведь другой такой возможности может уже не оказаться. Тем более, что в первой же попавшейся лодке нашёлся кусок дырявого брезента, в который он сразу завернулся, словно в пончо. Посчитав, что по крайней мере одна проблема – тёплых вещей – в какой-то степени решена.

В Морском корпусе Казанцева научили пользоваться парусом, и он быстро освоил управление судёнышком при помощи грота. Ветер – норд-вест силой в восемь-десять узлов – можно считать вполне благоприятным. Примерно через полчаса беглец-авантюрист прошёл сквозь горлышко Портсмутской бухты – на берегу никто не обратил на него внимания. Лодка была небольшой, футов двадцать длиной. Помимо грота, на ней имелся ещё и стаксель, но его Вова-Казанова планировал поставить после выхода в открытое море.

Когда круглая башня короля Эдуарда скрылась за кормой, осталось преодолеть последнее препятствие – пройти мимо дозорного миноносца, курсировавшего по внешнему рейду в проливе Солент и светившего во все стороны прожектором. Увы, тут Казанцеву не повезло. Хотя кто знает, может быть, наоборот – повезло? Наутро в Ла-Манше разыгрался нешуточный шторм, и не исключено, что судьба отвела нашего героя от бессмысленной смерти в холодных волнах и сберегла его для дальнейших подвигов и приключений…

В кратком изложении история вторичного пленения русского мичмана выглядит так. Луч прожектора скользнул по парусу, и миноносец, резко переложив руль, подошёл к направлявшейся в море лодке. Вахтенный офицер что-то прокричал в рупор. Что он мог спросить? – конечно, интересовался, кто тут по ночам совершает прогулки под парусом. Казанцев что есть мочи крикнул:

– Ай эм аргентиниен йотсмен! (Мол, я – аргентинский яхтсмен).

Похоже, ответ англичанина озадачил, но отнюдь не удовлетворил. Забурлили винты, и миноносец, совершив хитрый манёвр, лагом подошёл к яхте вплотную. На палубу парусного судёнышка спрыгнули два матроса.

– Вэлком! – зло поприветствовал их несостоявшийся беглец.

Миноносец на буксире привёл пытавшуюся сбежать лодку в гавань. Казанцева снова сдали в знакомую ему комендатуру военно-морской базы.

За попытку побега его заковали в кандалы и отправили в средневековый замок Порчестер – одну из самых мрачных тюрем Соединённого Королевства. Говорят, за последние сто лет оттуда ещё никому не удавалось сбежать.

Бомбы для микадо

В середине октября неожиданно потеплело, и обитатели Стрелки, свободные от вахт и других забот, не преминули этим воспользоваться.

– А не отправиться ли нам на пикник в какое-нибудь красивое местечко?

Такое предложение, исходившее от Гремислава Мунивердича, было воспринято его коллегами «на ура». Решили отправиться на остров Путятин, расположенный посреди залива Стрелок. С материка холмистый остров, покрытый пёстрым плюшевым ковром лиственного леса, выглядел очень живописно.

В вельбот-шестёрку погрузились восемь человек – Закржевский, недавно получивший чин лейтенанта, Мунивердич с супругой Настей, немец Рудольф Дризенгаузен, инженер фирмы «Цеппелин», и четверо гребцов-матросов. Закржевский возвёл сам себя в капитаны шлюпки и командовал нижними чинами:

– Эй, загребной! Твоё весло должно ложиться в струю бакового! Тебя что, грести не учили?!

Господин Дризенгаузен был достаточно молод (где-то в районе тридцати с хвостиком) и импозантен: всегда тщательно выбрит, усы подстрижены, волосы напомажены. Куда бы он ни собирался – в кабинет командующего эскадрой или в моторный отсек дирижабля – на нём неизменно был костюм с белой манишкой и галстуком. Рудольф выучил русский язык ещё в Германии, когда работал с командированными туда российскими офицерами и техниками. Речь он понимал хорошо, но говорил медленно и с сильным акцентом, иногда путал слова, чем сильно веселил собеседников. Его любили приглашать в гости, поскольку он парадоксальным образом мог одновременно выполнять функции умника-джентльмена и затейника-шута.

– Вы шмелы, – говорил он офицерам-воздухоплавателям. – Вы отшень шмелы люди! Я уважайт тот, кто порхат.

– Кто пархат? – нахмурился не понявший немца Гремислав.

– Вы порхат в небе! Аки птица или ангель… Но я не шмелы. Моя арбайт… работа на земля, я механик-земляник!..

По прямой до Путятина примерно одна миля ходу, но северные берега острова – сплошь отвесные гранитные скалы, поэтому до места высадки пришлось плыть вдвое дольше. От великолепных пейзажей – причудливых скал и кекуров, крутых склонов сопок в ярких пятнах огненных клёнов, жёлто-золотистых дубов и орешника – захватывало дух. Особенно эмоционально выражал свои чувства Дризенгаузен.

– Фелико-лепп-но! – немец с трудом выговорил труднопроизносимое слово. – Белиссимо! Почти как мой Бодензее.

Высадились на пляже в бухте Назимова. Нижние чины отправились собирать ягоды, а господа расположились на лужайке. Сидеть на земле было уже прохладно и сыро, поэтому офицеры благоразумно захватили с собой раскладные табуреты. А для единственной дамы разложили американский шезлонг – или, по тогдашней терминологии, лонгшез. Достали три бутылки испанского хереса и бутерброды с баварским сыром. Следует заметить, что и то и другое в забытой богом глуши, именуемой посёлком Стрелок, выглядело изысканным деликатесом. Ну сколько можно питаться дальневосточными крабами, варёными в морской воде! Надоели до чёртиков, как и спиртовая настойка на кедровых орешках…

«Буттер-брод… Хм, интересно: по-немецки брод – это хлеб, по-далматински брод – это корабль, а по-русски брод – это брод», – подумал Мунивердич, которого неожиданно потянуло на филологические изыскания. – «По-английски же хлеб – бред… Бред какой-то!»…

Время летело незаметно: свежий морской воздух, витиеватые тосты, непринуждённые разговоры… Закржевский достал гитару и приступил к своему коронному номеру – исполнению душещипательных романсов. Он распушил хвост, используя столь редкую для здешних мест возможность покрасоваться перед дамой, и теперь выглядел не Мухой Зе-зе, а токующим павлином. Настя улыбалась и смотрела на новоиспечённого лейтенанта восторженными глазами. Наблюдавший за всем этим Мунивердич пил мелкими глотками херес и мрачнел. Ох, как не нравились ему эти