Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

— Экая жалость, что вы не говорите, — тон у Нагберта был такой, будто он кошку за ушами чешет. — Писать бы тебя научить, так тоже ведь сложно… ну я уж найду способ тебя понимать, дусенька. Мой же ты умница… что бы папочка без тебя делал… Ну, иди, иди отдыхай, иди побегай, цыпалялечка, папочке надо написать письмо…

Звук, похожий на хлюпанье воды, уходящей в воронку, — и всё затихло.

— Ничего, — сказал Нагберт. — Ничего, мессиры святоземельцы. Я вот только рыбоедов им скормлю, а потом и до вас дойдёт, святоши.

И, судя по всему, отодвинул стул от стола, прошелестев ножками, — и уселся, скрипнув.

Индар закрыл «ухо».

— Демона кормил, — сказал я. — И жалел, что не нами…

— Интересный какой демон, — заметил Индар. — Обычно вселённые в плоть молчат, а этот… поди ж ты, разговорчивый… цыпаляля…

— Нагберт всем врёт, — мрачно сказал Рэдерик. — Он ведь этому… наставнику… тоже врал. И собаку убил.

— А мы с вами кое-что узнали о его планах, — сказал я, — но так и не узнали ничего конкретно. Осторожный.

— Это мы ещё выясним, — сказал Индар. — Как говорил папочка Нагберт, кое-какое время у нас ещё есть.

Глава 18

Мы спали по очереди.

Индар отнёсся к своему дежурству очень серьёзно. Впрочем, он и в принципе был силён в вопросах безопасности — и да, я ему доверял. Просто ощущал некую странную связь между нами.

Мы дали поспать живым. Мне не хотелось дёргать Барна: на нём слишком много держится. И получилось хорошо: Барн и наш принц более или менее спокойно проспали всю ночь, и нам с Индаром досталось по несколько часов сна. Да везение просто, учитывая все обстоятельства.

Правда, снились мне дичайшие кошмары.

Какие-то адские теснины. Милый домик, этакая вилла-игрушка, посреди адского пламени, на груде обугленных костей. Потом ухмылялись запертые в банках проклятия Индара. И на сладкое — Хаэла. В костюме для верховой езды цвета артериальной крови и с хлыстом, на Морском бульваре в нашей столице, летней ночью, ткнула рукоятью хлыста под подбородок: я слышала, фарфоровый ослик, тебе нравятся некромантки… Я так дёрнулся, что это заметил Индар.

— Всё спокойно, — сказал он тихо. — И до рассвета не меньше часа. Не психуй.

— Поспи, я сменю, — сказал я.

— Скромные радости, — отозвался Индар и зевнул.

Устраивался на диване под пледом, как кот.

И бодрствовать мне было странным образом спокойнее, чем спать: дверь в спальню мы не закрыли, там похрапывал Барн и сопел Рэдерик, а Индар, как все фарфоровые, во сне был почему-то больше похож на спящего человека, чем на манекен… из-за слишком естественной для манекена позы, наверное… В покоях принца было удивительно чисто для Резиденции Владык — видимо, бедолагу Лежара убили не здесь. Ни духов, ни каких-то сущностей-соглядатаев я не ощущал. Дар лежал под рёбрами, как жар под пеплом, так было уютно. Я даже взял из библиотеки принца книжку, «Удивительные приключения трёх перелесцев на Чёрном Юге» какого-то Хэтрика из дома Весёлого Ветра, и начал читать, присев на подоконник. Предутреннего света хватало, чтобы довольно легко разбирать текст.

Детская книжка, дурацкая, но забавная. Даже увлекательная, но не настолько, чтобы помешать мне следить за обстановкой.

Только Индара дёрнуло не хуже, чем меня — не проспал и двух часов. Я успел дочитать до того места, где эти охламоны пытаются купить осликов у огнепоклонника. Впрямь смешно написано: нугирэк почти не понимает наш язык, а делает вид, что не понимает вовсе, весело валяет дурака… И тут Индар резко сел на диване.

— Ты что? — спросил я, хотя уже догадывался.

— Во сне они разбирали меня на части, — сказал Индар с нервным смешком. — Начали с ног… и моя леди сказала: хватит тебе, добегался… Очень яркий сон, знаешь ли.

— Будто пытаются до нас добраться, но стоит мощная защита, — сказал я. — А в снах — наши предчувствия и страхи.

Индар закатил глаза — похоже, потихоньку осваивал свою маску. Вышло выразительнее, чем прежде.

— Ах-ах, дурные предчувствия! — фыркнул он. — Да это прямое послание!

— У меня не похоже на послание было, — сказал я.

— На тебя она не настроена, — Индар махнул рукой, стряхнул чёлку, ему очень не хватало мимики. — А я такие… сны-телеграммы… уже получал. Нагберт сказал правду: она жива, как бы то ни было. И в ярости. Совсем плохо.

— Нам здесь не рады, — сказал я. — Но ведь мы с тобой и так знаем, что нам здесь не рады.

Индар воздел руки, и заломил, и закатил глаза, как сумел, и, видимо, всерьёз думал, что бы такое сделать с ртом, но нижнюю челюсть держал слишком простой шарнир. Поэтому Индар решил заменить мимику монологом:

— Какая досада! Какая, в бездну и океан огненный, обида тяжёлая, а! Только решишь пожить красивый… начнёшь прикидывать, найдётся ли храбрая женщина, которая рискнёт подарить личу пару поцелуев… Как вы там говорите, беленькие? Человек предполагает, а Господь располагает? Ад располагает, ад! Как мило ты это обозвал: «не рады»! Нас приговорили.

— Ну да, — сказал я.

— Что «ну да»? — фыркнул Индар.

— Ну да, приговорили. Подумаешь, невидаль.

— Солдат, — проворчал Индар, вставая с дивана. — Пушечное мясо. Дубина бесчувственная.

— Ладно тебе, — сказал я. — Ну умрём. Первый раз, что ли?

Индар коротко расхохотался:

— И не поспоришь! Одна маленькая частность: я сейчас не хочу. Да и тебе не время. У нас король.

— Надо же, — сказал я. — Кто бы мог подумать, что ты такой преданный подданный.

Индар взглянул на меня.

— Знаешь, — сказал он тихо, со странным выражением, с этакой торжественной печалью, — я подумал… а если я вообще появился на белом свете, потом меня жарили на семи сковородах, потом я сунулся в пекло, потом подох и вот это вот всё — только ради того, чтобы защищать этого мальчика? Моя работа, мой адов опыт, вот это вот, — и протянул руки, будто показать их хотел, — вот эта боевая машина вместо живого тела… Вдруг у всего этого один-единственный смысл — этот кроха-король, а?

— Ого, — сказал я.

— Если что-то можно изменить… исправить… наладить хоть отчасти… этот мальчик, Клай, — сказал Индар. — Или мы все — в такой кошмарной адской ловушке, что об этом лучше вообще не думать.

— Ты о чём? — спросил я.

— О королевском чуде, — сказал Индар. У него был такой голос, будто его что-то душило. — Лучше уж я буду верить, что под королевским чудом Нагберт понимает именно королевское чудо… а не в то, что эти слова — псевдоним для какого-нибудь последнего