За Бессмертного замолвите слово - Акулина Окаянная

— Оно самое, — объявил выскочивший из темноты Налим. — Проснуться и позабудут княжескую службу, как страшный сон.

— Тьфу на тебя! — воскликнул Калисса. — Ты чего, как чёрт из ниоткуда выпрыгнул.

— Вижу девицу вы высвободили, — подал голос Злоба. — А где Богдан?

— За ним и вернулись. Он где-то в подвалах.

— Тогда поспешим, покуда с ним дурного не произошло, — произнес Налим и двинул к белокаменным ступеням кремля. Остальные последовали его примеру.

— Не так быстро, — раздалось за их спинами.

Они обернулись. За ними стоял волхв, которого звали Сновид. Его тело стремительно изменялось, росло и ширилось, искажая его до неузнаваемости. Не успели они прийти в себя от созерцания одного чудовища, как, пробив каменную стену кремля и пролетев над их головами, во двор выпрыгнуло другое, не менее ужасающее, и кинулось на то, что недавно имело облик Сновида.

— Насмотрелся? — резко вклинился в видения голос.

Богдан моргнул и вновь осознал себя лежащим на постаменте и пялящегося в белый потолок. Он перевёл взгляд на рыжего. Один глаз у него теперь был зелёный, второй карий.

— Что за Бог тебя проклял? — спросил Богдан.

— Если бы я помнил, — просто ответил тот. — Не находишь забавным, что я даже не помню, кто проклял меня на вечную жизнь?

— Что ты сделал?

— Попытался его убить, — пожал тощими плечами рыжий. — Ну, я так думал тогда. Наверное, — добавил он. — В чем вообще может быть уверен ребёнок в том возрасте?

Богдан промолчал, в душе разделяя мнение рыжего о том, что наказание несоизмеримо проступку.

— За бесконечно отмеренное мне время я узнал, что Боги также смертны, как и люди. Их смерть не похожа на человеческую, но всё же они смертны.

— По этой причине ты разрешил строительство храмов триединой?

Рыжий ухмыльнулся:

— А ты верно мыслишь. Если так подумать, мы с тобой не так уж и отличаемся. Бог, проклявший меня, давно мёртв. Забвение — это гибель для них. И если другим Богам плевать на моё существование, то почему бы мне не стать убийцей Богов? Если ты не знал, то любым Богам плевать на людей в целом. С ними всегда лишь односторонние отношения.

— Герман, прошу, отпусти мальчика, — раздалось неожиданное.

Рыжий вздрогнул и резко обернулся:

— Ждана? — его голос дрогнул.

Богдан изворачивал свою шею, как только мог, чтобы подтвердить свою догадку. Уж больно знакомым оказался голос. И верно, около стены стояла Перуница рядом с Богиней Марой. В голове не укладывалось как и почему они здесь оказались.

— В этот раз, как видишь, и Боги решили вмешаться, — объявила Богиня и направилась к постаменту, к которому был прикован Богдан.

Рыжий не обратил на Богиню никакого внимания, он глаз не сводил с Перуницы:

— Почему ты бросила меня, Жданочка? Я думал, что люб тебе, — Богдан не верил своим ушам, столько боли и разочарования было в его словах.

— Люблю я тебя. Каждый день только о тебе и думаю.

— Но отчего ты со мной здесь жить отказалась?

— Со мной Явь шутку сыграла. Страшилась я тебе на глаза показаться. Если честно, то и сейчас боязно. Приглядись ко мне, — велела она. — Сразу приметишь иллюзию.

К этому времени Мара его путы сняла, сел Богдан и тоже на Перуницу уставился. И вот уже по лицу и по телу некогда прекрасной девицы рябь неясная побежала, а в следующее мгновение в седую старуху она превратилась и от былой красоты лишь отблеск остался. Не удержал Богдан челюсть отпадывающую. Всю жизнь с ней прожил и ни разу не пригляделся. Мара к нему подошла рот прикрыла и знак молчать сделала. И продолжили они вдвоём наблюдать за разговором.

Рыжий Перуницу за руки ухватил:

— Всё тебя одно и тоже тревожит. Второй раз ты подвергаешь себя излишним сомнениям. Седина тебя ещё краше сделала и загадочнее.

— Прав ты, сколько живу, а ничему жизнь меня так и не учит, — вздохнула она с сожалением.

— Ждана, я тоже перед тобою покаюсь. Исскучал я по тебе, родная моя. По любви твоей, по ласке. Никому окромя тебя в этом мире не нужен я. Никто не любил меня больше тебя. Только лишившись тебя, осознал, что потерял. Отправлял за тобой, а ты мне русалок всё подсылала. Мне мальчишка нужен был лишь проклятие снять. Не поверишь, родная, подействовало! Голод мой утих.

Провела она ладонью по его щеке ласково:

— Таким, как мы, нужно жить где-то на границе Яви и сна. Пойдёшь со мной, Герман? Может и нас любовь наша освободит со временем.

Он кивнул и, склонившись лбом к её лбу, прижался. А в следующее мгновение их не пойми откуда взявшимся ветром сдуло, как лёгкую дымку.

Богдан посмотрел на стоявшую рядом Богиню Мару:

— Я и он теперь не бессмертные?

— Время покажет, — молвила она.

Из-под полы плаща Богиня достала черный фонарь с чёрной свечой в нём. И стоило ей его зажечь, как со всех сторон к нему тени так и потянулись.

— Души невинно загубленные, — пояснила она. — А сейчас идём. Нужно мне ещё одного невинно страдающего с собою забрать.

И пока они поднимались наверх, Мара продолжала души фонарём собирать. Вышли во двор кремля, а там помимо того, что снега лежит по колено, та никак бойня была. Все раскурочено, перевёрнуто, некоторые стены пробиты, ворот нет, стража вповалку валяется. А в самом центре двора чудище рычит и рвёт что-то в клочья мелкие. Богиня Мара бесстрашно к нему подошла, рукою слегка тронула, развернуло чудище морду, лишь отдаленно на человеческую похожую и издало душераздирающе жалобный крик, словно о своей долюшке плакало. А затем тёмная тень из него выскользнула и в фонарь потянулась. Издохло чудище в тоже мгновение. Мара к Богдану повернулась и говорит:

— Части этого волхва соберите и схороните в разных частях света. Да в тайне держите. Он свою душу давно потерял. Ему я не в силах помочь.

— Богиня Мара, — подал голос Калисса. — Прошу, осмотри, одного дюже хорошего человека. Ни за что пострадал, всё потерял. Помоги ему.

Подошли они все вместе. А на земле головой на коленях Миры Остромир лежит и стонет, будто в горячке мечется.

Мара присела голову повернула, открывая два прокуса в основании шеи.

— Не помочь ему. Душа его отравлена.

— Тогда забери с собой в Навь, — попросил Калисса. — Там всё Явьское замедляется. Может ему кто поможет со временем.

Долго Мара смотрела в очи золотые, драконьи. Наконец кивнула, соглашаясь, и исчезла вместе с Остромиром.

— Богдан! — кинулась к любимому Мира в объятия.

Обнял её Богдан, носом