Восьмой район - Алиса Аве

лицо, гладил по щекам, по бритым вискам и челке, проникал в сердце. Я повернула руку в тугой перчатке ладонью вверх. Цветок слетел на ладонь, аромат усилился. Мне захотелось апельсин. Я ощутила его тяжесть, почувствовала сенсорами перчатки слегка шершавую поверхность, сжала пальцами идеальный шар. Цветок исчез. Апельсин лежал на моей ладони.

– Земля, по сути, самый желанный и запретный плод. Мы жаждем заполучить ее в безраздельное владение. Но не можем, потому что слишком слабы и предельны. А как бы мы хотели поделить мир на дольки – равные, большие, сочные, чтобы после забрать все себе.

– Я хочу одного – вернуться к папе и Кассандре. Мне не нужна Земля.

– Ты не понимаешь пока… Но я рядом, я здесь, чтобы учить тебя, как быть настоящим хозяином всего.

– Где корректор Кир?

– Здесь, Анита. Я здесь, посмотри же внимательнее!

Все Стиратели знали эти интонации, чуть смазанные гласные, подчеркивающие самолюбование и бесконечное знание, которым владеет говоривший. Почему Старший Стиратель общается с жалкой, страшной девчонкой? Почему мужчина, ворвавшийся в плохо освещенную комнату, трясется от злости и говорит ту же самую фразу, тем же самым голосом?

– Я здесь, Анита!

Может, застрелиться? Доказать, что я верный страж, избавившись от сотни терзающих «почему». И стрелять не потребуется, достаточно произнести последовательность самоликвидации.

– Надень шлем, Яра. – Z-033 снова стоял рядом. – В главном здании повернешь направо.

Голос его пьянил ароматом апельсина. Я забыла о последовательности, обернулась вслед удаляющейся фигуре. Волосы Зенона отросли, он стал выше и шире в плечах. Зенон! Его звали Зенон! Я хотела окликнуть его, чтобы еще раз взглянуть в серые глаза. Но вместо этого надела шлем, блокиратор вкалывал инъекцию за инъекцией. Стоило отойти от Z-033 дальше чем на три метра, как память отказывалась усваивать информацию, он превращался в размытое пятно.

«Меня зовут Яра. Его зовут Зенон, – проговаривала я, занимая место в шеренге. – Меня зовут Яра. Его – Зенон. Больше я это не забуду». Апельсин остался под деревом. Я так и не попробовала его.

Мы шли по бесконечному городу. Улицы расходились лучами от круглой площади, где остался транспортник, пересекали друг друга, повсюду виднелись одинаковые белые здания. Наша цель возвышалась до самого защитного купола. По мере приближения я разглядела, что здание не просто одинокий шпиль. Под определенным углом отражения света блестели и преломлялись его ветви – здание напоминало дерево с раскидистой кроной. Из середины возвышался семяобразный конус, устремлялся высоко в купол, вращался, отражая солнечный свет. Старший Стиратель создал сад, и в главное дерево архитекторы – а может быть, его собственная фантазия – вложили всю гениальность. Белое дерево манило.

– Ждать команды, – провозгласил командир, когда мы подошли к амфитеатру, откуда брало начало дерево. Несколько Стирателей размещали у входа в здание черные прямоугольники контейнеров. Ступени амфитеатра покрывал густой ковер травы, благоухали белые и желтые цветы, выглядывали мохнатыми головками. Журчала вода в каскадных прудах, пели птицы. Живые, яркие птицы, будто цветы сорвались с земли, обретя крылья и голос. Что мне делать, птицы? Ждать команды или повернуть направо, как велел Зенон?

Зенон тоже пел. Он занял место в конце шеренги, вышагивая куда бодрее Стирателей. Сперва я расслышала только мелодию, нескладную, заглушаемую маршем ног. Шлем послушно очистил звуковое пространство, выделил голос из общих шумов, настроил удобную громкость.

– Плачь, малыш, плачь!

Запрещаем мяч,

Запрещаем смех

Для всех…

Для тебя есть грань,

Здесь сиди, здесь встань.

Без приказа – жди,

Терпи.

Раз-два, раз-два. Прогулки час настал.

Представь, что ты играешь. Лови-кидай!

Представь, что наслаждаешься игрой,

Здесь все с пустыми руками, ты не один такой.

Замри, малыш, замри,

Спрячь вздох в груди,

Помни, вздохи на много лет

Расписаны в бюджет,

Выделена квота.

Видишь, какие заботы?

Чтобы дышать могли

Те, кто впереди.

Раз-два, раз-два. Считаем отмеренный срок.

Дыши, дыши, полной грудью, смелей!

Ты помнишь воздух на вкус? Ну же, последний глоток!

Пять минут для планеты всей.

Через год, малыш, через год:

Ты был – и тебя нет,

Легко забыть, когда штрихкод,

А не человек.

Где польза от тебя?

Лишь слезы да мольба.

Ты лишний груз, увы.

Очередь займи.

Раз-два, раз-два. На кого указал – выходи,

Отвернись и молись, если помнишь слова,

Нам назначили вас сократить.

Так начнем. Раз-два. Раз-два…

– Убить бы его, – переговаривался старший с одним из Стирателей.

– Внеконтрольный, пусть голосит, что взять с безумца.

– Прихвостень Старшего Стирателя. Даже больше, чем над своим любимчиком, над ним дрожит. Но поет хорошо.

Кто-то прикрикнул на Зенона, он замолчал. Слова песни продолжили отстукивать в висках. Она явно имела смысл, напоминала гимны, что заучивали дети на занятиях.

Зенон устал лицезреть черное забрало шлема. Отражение собственных потухших глаз, а в них усталость и давящее чувство одиночества. Они казались лишенными любого оттенка, кроме тусклой черноты. Но страшнее было представлять лицо под шлемом. Когда один из Стирателей произнес номер Яры, сердце рухнуло в желудок, прожгло дыру и упало на грязный пол отходника. Зенон чуть не бросился срывать шлемы с каждой башки.

Он знал, что Яра – Стиратель. Сразу после того, как медики признали Зенона стабильным, Мёбиус потащил его на ярус Стирателей. Голый отсек удручал даже больше, чем тот, в котором содержались дети. Непритязательные, целиком отдающиеся своим обязанностям контролировать нижние ярусы, Стиратели сводили потребности к минимуму: еда и сон; удобства и личность уходили на второй план. Зенон считал их привилегированными пленниками и, в отличие от остальных детей, не испытывал к ним горячей ненависти.

– Как раз сейчас идет посвящение нового набора. Старший Стиратель настоял на твоем присутствии.

Мёбиус двигался быстро, постоянная рябь не доставляла ему неудобств. Зенон еле поспевал за ним. В лифте он сел на кресло и пристегнулся. Ремень не мог сдержать беспрестанных прыжков, но ощущение сдавленности на поясе напоминало Зенону, что он не разлетелся на мельчайшие составляющие.

– Привыкнешь, – пообещал Мёбиус, – научишься контролировать и даже будешь скучать по этой эйфории внезапного падения. Раньше люди наполняли кровь природными и синтетическими галлюциногенами, чтобы испытать подобное, выйти из тела, вознестись над сознанием. Ты делаешь это естественно и без вреда для здоровья, ну почти… Стареть будешь не по дням, а по часам. С каждым прыжком