Вторичка - Эра Думер

Они уходили, позабыв про меня. Подозрение напугало. Я выступил со словами:

– Янус, ты не забыл обо мне?

Ликвидатор замер, и я утонул в надменности, льющейся из их глаз.

– Ты предаешь меня? Почему не эвакуируешь советника?

Двуликий посмотрел через плечо и поаплодировал: его руки были спрятаны в перчатках, что не давало прочитать чистоту помыслов инитийца. Силийская ядерная синева вызывала лучевую болезнь, разрушала клетки моего тела. Я не боялся, я разочаровывался и захлебывался в ярости.

– Наивный котенок! – воскликнул чистильщик. – Послушайте, девочки, этот расходный материал решил было, что до него есть дело. Поделитесь корпоративным секретом: сколько консультантов иммигрировало в другой мир после своего фарисейства на родине?

Жрица с коралловыми волнами волос улыбнулась мило и сказала:

– Бо.98

Для меня прозвучало как приговор. Нервничая, я задышал чаще:

– Что происходит? В чем я провинился?

– Кригеллон закрывается на карантин, – пояснила железным тоном хельтка. Она постоянно возвращала руку Януса, что гладила ее по бедру, на талию. – Пласт времени аномально проявился на Ай-хе слое. Так быть не должно. Ликвидатор АИН попал в эпицентр техногенной катастрофы. Мы прибыли за телом, но повезло, что он выжил. – Женщина властно поцеловала ликвидатора. – Советников с собой не берем, можем только ли-хе из вас вернуть. Таков кодекс.

– Прости, ты красивый, – надулась ассистентка. – Я бы с вами обоими отправилась домой, да только дом твой здесь.

– Кощей, – сказал мне, уже слышащему все издалека, Двуликий. – Проснись и пой! Клали на вас, отбросов-советников, с прибоем. Вы – не более, чем мусор, отходы былой цивилизации. Так что воспользуйся кинжалом, как только наскучит жрать вулканический песок и «любить себя» днями напролет, – Янус изобразил под животом недвусмысленный жест. – Бывай, советник!

– Вернись.

Черная фигура с золотыми кудрями, как у падшего ангела, растворялась на горизонте в экскорте двух белых дев. Я сорвался, но ударился в невидимую стену: ощупал энергетическую грань и заколотил в нее кулаками:

– Не оставляй меня одного! Мне не выбраться!

Я бился в силовое поле, кричал в изнеможении – как же был напуган! Никто не придет за одиноким предателем родины – шаблон, игрушка, которая никому не нужна, все, кто знал меня, обратились в марионеток, а единственный, кто мог бы забрать меня на Инитий, в Креацию, и прекратить мытарства одиночества, предал меня. Аист, кормящий ай-хе змеенышей на спине шинели, которую накинули Двуликому на плечи женщины, измельчал и, как мне показалось, насмехался вместе с чешуйчатыми отродьями над кригеллонским воякой.

Напоследок Янус обернулся: я не смог разглядеть, были ли его очи поглощены синью атомного раскола или затянуты пеплом ночи перед боем, но посмотрел жестоко и был таков – вспышка… Канат спасения оказался перерублен.

Я упал на колени. Эвакуируйте меня. Мне страшно. Я вонзил пальцы в волосы и сгорбился. Я брошен всеми. Никто не придет за мной. Это все из-за разбитого зеркала. Плохая примета.

Плохая примета. Плохая примета. Плохая примета. Плохая примета. Плохая примета. Плохая примета…

Глава IV. Первый этаж

На рабочий стол с грохотом упали три папки. Плотные настолько, что рвались завязки. Они были набиты бумагами: документы на жухлой целлюлозе, набранные на печатной машинке, на белоснежной – из принтера, написанные вручную тексты на пергаменте, бересте, папирусе, записки, вырванные из блокнотов, тетрадные листы и фотографии наскальной живописи. Я закашлялась от пыли, поморщила нос и потянула завязку папки, подписанную черным маркером как «№48535404800000-9». Перебрала исколотыми скобами пальцами бумаги, как учили еще на первом круге. На выброс. Я подвинула ногой в черных туфлях с красной подбойкой корзину и ссыпала содержимое туда.

Ян, сидевший на складном стуле в желтом круге света, оторвался от изучения рукописи, одной рукой ослабил черный галстук на черной рубашке, а второй смял бумагу и швырнул за спину – папье-маше отлетело к горе из предыдущих. Время прекратилось со Вторым этажом, вместе с Дианой и мамой, о которых я не могла думать без рези в сердце, поэтому мы проводили уборку в архиве «вторички» с чистильщиком Агентства Иномирной Недвижимости.

Мои движения дерганы, резки; изнутри распирало, но не могла злиться на бога по-настоящему. Я хотела отхлестать Яна по лицу, но вместо этого надела «лабутены», как у Консьержа Седьмого этажа. Вместо скандала – приталенную юбку-карандаш. Аквамариновую фантазию, в которой дрейфую на волнах его глаз, заменила на коралловую, как волосы АИНовской медички, шелковую блузу.

«Уйду сама, – подумала я, следя за двумя пальцами с единицей и ключом, которые бог смочил языком, прежде чем перелистнуть страницу. – Отомщу по-своему, как умею, уйду по-английски, не оставив записки, но для начала вытру ноги о придверный коврик».

Я оперлась о скрипучий столик посреди бесконечных стеллажей, растущих из бездны и тянущихся в мнимое небо. Облокотилась, открывая вид на тоннель, проложенный в глубоком вырезе блузки. Ян оторвал взгляд от документов – поднял на меня, чтобы я захлебнулась ледяным воздухом прозрачных глаз. Ликвидатор АИН объяснил мне перед входом на Этаж, что привычной беготни и решения трудных загадок можно не ждать, ведь мы в Архиве. И мы уборщики, простые чистильщики, это монотонная унылая задача – приведение документации в порядок, отправление в шредер человеческой истории, достижений науки, религиозных трактатов, уничтожение памятников культуры, хроник государств и городов, гениев философской мысли и отживших идеологий.

В Архиве Янус откатился в лицо Порядка, дабы дотошно изучать и выбрасывать, изучать и выбрасывать, изучать и… Я устала. Видела глаза, опустевшие, безразличные, любимые – да, по-прежнему, – но гадкие предательские голубые глаза. Проклятые трижды за то, что дали Вере любовь. Дали надежду.

– На мне нет нижнего белья, – сказала я, накрывая застенчивость волной гнева.

Мигнула лампочка, затянутая паутиной, что свисала из бесконечности на тоненьком проводке.

Будь предо мной срединный Ян, он бы улыбнулся сладко, как искуситель, поиграл бы со мной, чтобы я, захваченная восточной сказкой в тысячу и одну ночь, увлеклась, попала в путы и затрепыхалась, выбираясь на свободу. Мой возлюбленный делал бы все для меня – чтобы бабочка сама решила сломить свои крылья и поверить, и при финальном отсчете от пяти до одного скончаться в обманчивых руках на счет «пять-один».

Если бы его глаза сочились синим Хаосом, бумаги полетели бы со стола – освободился плацдарм для вторжения его римского легиона. Мои границы не защищены, я обнажена всячески, это блицкриг, быстрая война. Я сдаюсь под горячей карамелью, напиваюсь ее приторной страстью и неприкрытой подлостью, предательством; мне так плохо, что очень хорошо – поле васильков просеивало мою душу сотню