Вторичка - Эра Думер

раз, игнорируя мольбы, пока я не растворялась. Янус-хаот мог помногу раз, а я сходила с ума, расширяла резервы и закрывалась на засовы, выдерживала набеги, чтобы мою дверь сносили с петель вместе с «башней». Я ненавидела его больше остальных после поступка с Кощеем. Но возбуждалась, позорная, стискивала ноги, представляя, как сгорю на подлете к звезде Хаоса, ибо он, беспощадный, пробуждал мое первобытное подчинение. И после конца наступало новое начало.

Фантазии уничтожали меня.

Но на меня смотрел Янус, воплощенный в Порядке, о котором я знала мало. Я не разделяла персоналий бога; мне он представлялся той многоэтажкой, из коей не выбраться, по которой Вера Беляева каталась на лифте вниз-вверх: из преисподней Хаоса до пентхауса Порядка, приближенного к небесной тверди. Я застревала посередине, бывала на всех этажах, где встречал меня Ян, склонный в той или иной степени к одному из значений. Я любила моего бога, моего Брута, который всаживал в спину кинжалы, не переставая улыбаться и спрашивать: «Что такое, Иголочка? Тебе больно?»

Я разозлилась:

– Возьми. – «Меня» не договорила. Не могла переступить через себя.

Заготовила пикантное оружие, как на Четвертом этаже, пойманная в кольцо его пальцев. Думала, сильна во флирте, но продула, как школьная лига – олимпийской. Он побеждал меня молчанием и пристальным взглядом. Я видела себя, переступающую с ноги на ногу на «лабутенах», накрашенную, как модель, подчеркнутую, с собранными в конский хвост волосами – была готова примерить на себя роль стервы, думая, что проиграю, когда меня станут целовать, когда я почувствую внутри новое и большое чувство, но фальстарт и дисквалификация.

Я дышала часто, отклонялась от намеченного курса под ударом топазовых глаз. Под кожей рук, возбуждающих меня, пульсировали чернила знака Школы Порядка. Он постукивал пальцами по столешнице, как строгий профессор, ожидающий защиты диплома. А я не подготовилась.

Ян сбивал с меня спесь одним взглядом – не могла фантазировать о его структурности. Он был непостижим, а я полезла с кухонным ножом на дракона. Смутившись, опустила лицо. АИНовский лизоблюд, захватчик, предатель, пустомеля, прихлебатель… Я не могла ненавидеть его, а должна была. Скрипнул стул, заставив вздрогнуть и поднять голову. Ликвидатор поманил меня двумя сложенными пальцами.

Покорившаяся беспрекословному победителю, я обошла стол. Меня усадили на колени, бережно, но требовательно; с ног, сжимающих его бедра и путающихся о ножки стула, слетели туфли. Янус подарил мне прямолинейный и глубокий поцелуй. Я не могла сопротивляться, пока его рука фиксировала мой подбородок, а вторая поглаживала в успокоении поясницу. Я прикрыла глаза, растворяясь в айсберге, о который раскололся «Титаник». Январский мороз, напоминавший о дне нашего знакомства, кусал щеки, губы и лицо. Заставлял краснеть. Уничтожал меня – целовал меня – уничтожал – целовал… Без передышки.

Я поерзала. Слишком холодно, но жарко. Не могу. Боюсь, что будет дальше. Я…

– Я девственница, – напомнила я, хотя мы играли в «бутылочку», и Ян знал. – Это мой первый раз.

– Я буду нежен, – безапелляционно ответили мне. Слова отточены из стали. – Сделаю все как положено и сниму боль знаками. Доверься.

Бог отстранился, заглянул в глаза – очами, как бы неправильно это не звучало в контексте нашей сцены, Дайеса Лебье. Я представила себя молодой поехавшей настоятельницей Храма Хаоса, подающей пальцы для знакомства юному наследнику Школы Порядка. Пьяная фантазия на фоне искр происходящего. Я попыталась отогнать от себя непотребные мысли.

И я доверилась. Руки небожителя доводили до исступления, блуждали по телу; любила их, ловила губами и целовала, розовея от стеснения. Одежда съезжала, черная рубашка напарника лишилась пуговиц; галстук болтался, чтобы я хваталась за него, как за канат спасательного круга. Мой лайнер потерпел крушение в ледяной акватории – тону, карабкаясь на обломок. Джека не существует, ибо весь океан – мой Джек. Стылый, жесткий, требовательный, толкающий щепку, за которую держалась Роза, волнами. Больно, мне было больно, больно от потери места в уютной каюте. Пора бежать с корабля – погружаться в толщу отмерзшего льда, захлебываться от того, что вода попадает в рот, а легкие получают вместо кислорода аш-два-о. Тело принимало океан, потому что это было естественно и правильно.

Внутри разлились волны энергии, что сняли болевой синдром – и он сменился похотью, о которой возвещали взгляды, подернутые пеленой. Я оказалась на столе, но папки врезались в спину: осознала, что в игру вступали иные силы. Я хотела этого – наблюдала, как в его глазах распускаются небесные цветы, улыбалась – даже засмеялась разок от радости, – и мне ответили взаимностью. Ян, мой срединный Янус, посмеивался во время близости – я влюбилась в эту особенность еще с «подглядывания» за постельной сценой с Тийей Серенай. Мне было не с чем сравнить, да и несравнимо, как будто пробовала нектар Белого Вейнита – цветка, что не водился в наших краях. Как будто напивалась истоем, познавая его вкус, и у меня кружилась голова, словно я уходила в отрыв на цепочной карусели.

– Ты моя, – шептали сбивчиво на ухо, пока я изгибалась и требовала еще. – Ты моя.

Ян оказался ужасным болтуном во время интима – я тащилась от всего: и от этого, и от того – обломок судна обратился в твердый стол посреди Архива. Нависал надо мной, придерживал рукой ниспадающие на лоб светлые кудри, посмеивался, шептал вещи, от которых я сильнее скручивала в кулаке его галстук – как амуницию, будто жокей, которым мечтала стать.

Мы безотрывно смотрели глаза в глаза, и я сдавалась. Проигрывала в его руках, потому что всякая проиграла бы. Возгордилась, что я – Голиаф среди «остальных девушек», но Давид сразил меня, пустозвонку, метким выстрелом. Это было не похоже ни на что, что я испытывала прежде: и странно, и болезненно-сладко, и близко. Очень близко. Напарник склонялся надо мной, кусал мои губы; я свела брови, ощущая «терминус», и перешла в зону распада.

– Заходим… на посадку? – спросил сбивчиво Ян, мой старательный, неугомонный, с головой оправдывающий статус иномирного донжуана.

Растворяясь в его руках, приближала и отдаляла конец в нерешительности. Пьяно подумала, что хорошо было бы, натяни он штурвал до упора, иначе я упаду, потеряю линию горизонта, перевернувшись, и разобьюсь. Заметила, как нереально синеют глаза, словно гирлянды ультрамаринового диапазона. Реальность лагала в квадрате пространства, сквозь центр которого двигался он. Пока мы занимались любовью, я проследила шкалу от Порядка, забравшего мою невинность по инструкции, ласково, деликатно, напористо; до притворявшегося дураком спутника, который держал вожжи своей колесницы раздвоенного сознания, контролируя черного и белого коня, любя меня… Не подозревавшего, что я предам, отрезав трос нашего спасительного лифта.