Дом бурь - Йен Р. Маклауд

куда меньшие потери, чем ожидалось. Этот перевалочный пункт в срединной части Англии пал на удивление легко. Остатки Третьей армии Запада превратились в бумажного тигра, который к тому же угодил в клещи и прибегнул к хаотичному отступлению, а его боевой дух, инфраструктура и основные вооружения были уничтожены.

Идя по окраине главного лагеря, Ральф ощутил приятно пахнущий дымок от шкворчащей на сковороде еды. Озаренные огнем лица, сложенные кучей винтовки и сваленные как попало нагрудники, похожие на совокупляющихся черепах, капрал и рядовой, распевающие дуэтом скандальные песенки, некогда звучавшие в мюзик-холлах и синематографах. Они шептались и пихались, а мясо шкворчало, и искры улетали ввысь, кружа, пока генерал шел мимо. «Насладитесь…» Но он уже ушел. Неподходящий вечер для расшаркиваний и усталых приветствий, на которые пришлось бы отвечать. Неподходящее время, чтобы заглядывать в будущее или вспоминать прошлое. Пусть завтрашний день сам о себе позаботится.

– Осторожнее, сэр, – пробормотал рядовой. – Вы же знаете, что говорят…

– А что говорят?

– Ну, что она ведьма.

– Ошибаются. Она всего лишь гильдейка, да и то не факт. Вот почему западники так ее… – Он запнулся на слове «почитают». – Относятся к ней так, как относятся.

«Мэ-ри-он. Мэ-ри-он». Три слога этого имени превратились в речовку для походов, в боевой клич. И все же для ушей Ральфа они звучали так мягко.

Во тьме горбились главные орудия. Пушки высовывали сонные морды из-под брезента, словно огромные стальные кроты. День, полный густого дыма и заклинаний, оставил после себя мглистый туман, впитавшийся в землю. У мастеров-артиллеристов, как у любовников, для каждой подопечной с чернейшей пастью, излучающей дивотьму и извергающей смерть, имелось особое имя; сочетание звуков, которое шептали в темноте и мраке битвы, но не раскрывали даже под пыткой. Сейчас было тихо, насколько это возможно в военном лагере, как будто весь дневной грохот орудий проделал в ткани вечернего бытия воронку безмолвия.

– Как думаете, стоит ли ее судить за государственную измену, когда все это закончится, – спросил рядовой, – вместе с остальными?..

Ральф не стал утруждать себя ответом. Даже сейчас, после того, что, как он предполагал, назовут Битвой при Дройтвиче, когда казалось, что победители действительно смогут добиться мира, ему не нравились рассуждения об окончании войны. За несколькими разрушенными снарядами зданиями виднелись клетки и цепи стервятников; причудливая кунсткамера из огромных когтей и невероятно сочлененных конечностей. Сегодня ночью, под звуки рвущейся плоти и чавканья, они пировали, пожирая себе подобных. Добыча достается победителю. Один из них, отчасти рептилия, но с рогами, как у быка, и вдвое выше человеческого роста, посмотрел на Ральфа красными глазами, а изо рта у него свисали кишки горгульи, лежавшей у ног. Существо как будто опасалось, что генерал посягнет на его пищу.

Затем он прошел мимо лазарета, где с точки зрения вони и звуков, за вычетом стихших орудий, битва как будто продолжалась. Миазматическая пелена оказалась слишком плотной, чтобы ее смогли развеять ветры с нижних болот, и она даже посрамляла все привычные запахи грязи, кордита и отхожих мест, давила их болезненным потом и первыми проблесками гангрены, в ближайшие дни обещавшие усилиться и превратиться в подлинный смрад, от которого никаким заклинанием не избавиться. Мухи являлись из ниоткуда, в точности как вороны. Рядом были сложены ровными рядами тела павших, чтобы утром священники провели их в последний путь. Ральфу как будто намеренно демонстрировали все ужасы его кампании.

Впереди показался край долины Салварп. Здесь, посреди лунного пейзажа с кратерами и грязью, где происходили самые ожесточенные обстрелы, блестели в кровавых лучах заката почти нетронутые рельсы, за которые они и сражались. Платформа с навесом и табличкой «Узловая станция Дройтвич» каким-то образом пережила разрушительное воздействие, хотя автомат по продаже шоколада был изрешечен пулями и разграблен. За платформой высилась гофрированная громада ангара для локомотивов.

– Вот… – Рядовой указал на вход. – Она там…

Но в голосе парня не было особой уверенности. С некоторой опаской они вошли в теплое сумеречное помещение, где все еще смутно пахло чьим-то упоительным трудом, маслом и железом.

– Смирно… – Восточники снова повесили ружья на плечо. Они казались настороженными, нервными, испуганными.

Ральф откашлялся.

– Все в порядке?

Капрал, невысокий человек с ослепшим глазом и пятном крови – предположительно, не своей – на кителе, с ухмылкой отдал честь.

– Насколько это вообще возможно, сэр.

– Рядовой принес мне известие. Я знаю, прозвучит нелепо… – Ральф усмехнулся и действительно почувствовал себя нелепым. – Он сказал, что вы захватили Мэрион Прайс.

– Она в яме.

– В яме?

Пауза. Свисающие цепи.

– Наверное, с ее помощью металловеды забирались своим машинам под днище. Я хочу сказать, место показалось годным для пленницы. И мы подумали…

– Нет-нет. Уверен, вы поступили наилучшим образом.

Ральф не имел ни малейшего представления о том, чего следует ожидать. Возможно, должно было случиться событие, о котором он так долго мечтал. В совершенно неподходящем месте и совершенно немыслимым образом. Но каким образом Мэрион попала сюда, если Запад все время держал ее подальше от фронта? Теперь Ральф и капрал стояли почти на краю ямы между двумя рельсами. Она была не меньше двенадцати футов глубиной, и в дальнем конце на бетонном полу маслянисто поблескивала лужа. На миг показалось, что внизу никого нет, и головная боль вонзила когти Ральфу в глаза. Его разыграли? За добрыми словами и бравадой, озарениями и моментами непредсказуемой ярости генерала всегда пряталось ожидание того момента, когда он утратит авторитет. Очень знакомое чувство, словно воспоминание о дурном сне. Он вновь ребенок, голый или в пижаме. «Милый, тебе пора спать». Весь мир над ним посмеется, подчиненные сочтут дураком. И все же…

Нечто в углу, похожее на сверток мешковины, внезапно подняло голову. В пустых глазах вспыхнул лихорадочный блеск. Ее волосы свалялись, кривая улыбка обнажала черные зубы. Она начала петь – медленно, с невнятным западным акцентом, глядя Ральфу в лицо. Надтреснутый голос, чуждый крошечному телу и худому лицу, пробудил эхо в бетонном колодце, заставил мертвые машины и цепи всколыхнуться. Уставившись Ральфу прямо в глаза, она поднялась и раскинула руки; ее ноги походили на ершики для чистки трубки. Одета она была весьма необычно: в лоскуты, сплетенные из нанизанных на нитки и выпотрошенных насекомых. И хотя она была худая и оборванная, хрипловатый голос каким-то образом звучал мощно, полный веры в Господа Старейшину, без тени сомнений в победе.

Когда Ральф отвернулся, песня превратилась в насмешливое карканье. Потом узница смягчилась и завела – одновременно с ветерком, пронесшимся по ангару и зазвеневшим лебедками, цепями, – воркующую колыбельную без слов. Генерал увидел, как солдаты украдкой осеняют