Дом бурь - Йен Р. Маклауд

он и возник. Раненые солдаты, которым удалось выжить, или те, кто в предсмертном бреду обращался к товарищам, говорили об одном и том же необыкновенном существе, таком добром, мудром, заботливом и красивом, что оно едва ли походило на женщину, не говоря уже о простой медсестре. Сами гильдии, провизоры первого и второго разряда, великие, малые, а также средние химики, вместе с головокружительным разнообразием фармацевтов, медсестер и медбратьев, санитарок и сиделок – все, чей труд был связан с исцелением, – обрели единый настойчивый голос, призывающий к единению и организации, к которому, как бы им ни хотелось иного, нельзя было не прислушаться. Грандмастер Чейни, совершая утомительную поездку по глостерским лазаретам, столкнулся с этой женщиной. То же самое при других обстоятельствах случилось с братьями Пайк. К тому времени ее имя уже было у всех на устах, про нее сочиняли легенды и распускали слухи, и звали ее Мэрион Прайс.

С сознательного благословения Гильдии заморских коммерсантов, которые были сыты по горло влияющими на их кампании ограничительными практиками других гильдий, про женщину, чье имя называли в предсмертном бреду, упомянули на первых полосах газет. Она стала героиней песен. Ей посвящали брошюры. Поскольку больничные учреждения по-прежнему не справлялись с потоком больных и раненых – как выяснилось, война поставляла их без особых усилий, – Мэрион Прайс получила полную свободу действий. К своему великому разочарованию те, кто выступал против нее, обнаружили, что иной раз трудно отделить настоящую женщину от окружающей ее ауры обожания и мифов. В этом заключалась часть ее силы. Появились медальоны с изображением Мэрион Прайс и статуэтки Мэрион Прайс. Другие трудолюбивые медсестры уверяли несчастных мужчин, которые судорожно хватались за них, чувствуя приближение смерти, дескать, да-да, та самая. Даже когда Мэрион в ярости стучала кулаком по столу из камнекедра в зале заседаний какого-нибудь бристольского гильдейского чертога, ее дух витал целительным ветром над зловонными, стонущими кроватями. Сам звук ее имени стал сперва ободряющим возгласом, а затем и боевым кличем. Мэ-ри-он. Он поддерживал ритм топота усталых сапог и придавал смысл грохоту орудий. Он заполнял телефонные провода, он прилетал в Инверкомб вместе с обрывками старых плакатов из верховий залива, чтобы зацепиться за ветку ракитника на обочине садовой тропки, и особняк прислушивался. В то время как другие существа, бормоча что-то непостижимое, подползали к границам Инверкомба из близлежащего Айнфеля, поверхность его бассейна с морской водой сверкала, осененная поблекшими воспоминаниями об ушедшем лете.

Часть третья

I

Пушки грохотали весь день, но к вечеру все как-то затихло. Ветер вздыхал над болотами, которые лежали между батальонами противоборствующих армий и были теперь осквернены кровью, щепками и отработанным металлом; Ральф в это самое время бродил среди умирающих животных и огромных мертвых машин. Вороны, которые в последнее время сопровождали его войско, сбились в черные стаи. Он вдыхал вонь смерти, жженой резины и кордита. Ботинки хлюпали в радужных лужах и грязи. Он спросил себя, так ли ощущается победа.

– Сэр?

Четверо элитных гвардейцев, следовавших за ним на почтительном расстоянии, понимая настроение генерала, но все же остерегаясь необезвреженных челюстей крюк-мины или последней пули умирающего снайпера, обернулись на звук. Вскинули ружья. Это оказался всего лишь рядовой из одного из новых полков, собранных на Востоке для летней кампании. Он пробирался по руинам взорванных путей, за которые и сразились войска. Голенища сапог рядового были слишком велики для тощих ног, а сам он выглядел до нелепости юным.

– Нашли?

Ральф сразу понял, что за весть принес парнишка, но в таком месте и в такой момент надо было просчитывать каждую реакцию. Господь Старейшина, быть может, на них не смотрел – Ральф пришел к выводу, что старина вот уже несколько лет как отвел взгляд, – но его верные слуги, несомненно, сохраняли бдительность.

– Да, да! Мэрион Прайс…

Ральф почувствовал, как давно назревавшая мигрень начинает расползаться внутри черепа. Спокойно отдавая указания об оценке потерь, допросе офицеров и обустройстве лагеря, он повторил давний приказ: разыскать ее. Но это была просто рутина. По крайней мере, так он думал, хотя то, что сейчас творилось у него в голове, говорило об обратном. Ральф взмахом руки велел своим людям опустить оружие и подошел к рядовому.

– Хочешь сказать, что ее схватили?..

Возможно – мысль опередила слова, – она уже мертва.

Рядовой кивнул и с опозданием отдал честь. Его грудь пересекал пустой патронташ, и он был, судя по всему, безоружен. Ральф, сам без брони и с непокрытой головой, не без оснований завидовал гвардейцам в доспехах из голубовато-серого живожелеза – даже потертые, со следами ржавчины и крови, они в какой-то степени маскировали усталые позы. «Как она?..» – чуть было не сказал вслух. Голова кружилась. Пришлось сдерживать мысли. Он не имел права демонстрировать слабость, уязвимость. И еще нельзя было спешить, особенно в те моменты, когда это казалось необходимым. Безмозглый инстинкт – животная роскошь обычного солдата или этих проклятых птиц. Всего один необдуманный шаг ведет туда, где лежит твое надгробие.

– Какие меры были приняты для ее охраны?

– Я не знаю… сэр.

– Покажи мне, где она. – Ральф махнул охранникам. – А вы ступайте перекусить и отдохнуть.

– Сэр? Вы уверены?..

Но рядовой уже ковылял прочь от искореженных путей, и Ральф последовал за ним.

– Откуда ты?

Парнишка указал туда, где мерцали среди густого дыма огни костров.

– Шенстоун. Кому ни скажу, никто про такое место не слышал, и даже название вечно произносят неправильно.

– А что там поблизости?

Рядовой пожал плечами.

– Мой папа как-то раз ездил в Стаффорд. Но это было много лет назад…

Ральф предположил, что это какая-то деревушка, затерянная в центральных районах Англии. Местечко, где люди живут своей жизнью, не выбираясь дальше ближайшей церкви и пивной. По крайней мере, так было до войны. Он спросил себя, окажется ли Шенстоун на прежнем месте, если и когда парнишка вернется домой. Будет ли его семья в живых, устоит ли их дом.

– Почему ты пошел воевать?

– Да я, вроде, как все. – По бледному лицу рядового Ральф понял: он удивлен, что услышал этот вопрос не от кого-нибудь, а от генерала. – За свободу и честь.

В главном лагере, который перенесли из близлежащего Дройтвича, едва замолчали главные орудия Запада, на чердаке какой-то фермы обнаружили спрятанные бочонки с сидром, и на недолгое время всюду зазвучали песни и непристойности – «Благослови вас Г’сподь, с’дарь!» – а также воцарилась фамильярность, немыслимая до битвы. Восточники одержали несомненную победу, что случалось нечасто, и понесли