Дом бурь - Йен Р. Маклауд

Вернувшись домой, стоя в холле и отказываясь от настойчивых уговоров кузины Пенелопы остаться на чай, Мэрион решила, что еще способна убедить себя в том, что мать, если и не совсем счастлива, то не вполне печальна. Когда они поцеловались, Мэрион взяла ее за руки и увидела, что вся мамина ладонь в струпьях от бесконечного вращения осколка синего бристольского стекла[21].

Отчалив от Портисхеда, Мэрион обнаружила, что ее собственные пальцы сами нервно сжимают руль, и подумала о маминых руках, об этом синем стеклышке. Травмы отца от взрыва «Прозерпины», если не считать значительного удара по самолюбию вследствие ареста блюстителями, поначалу казались несущественными. Его поместили в небольшой лазарет Латтрелла, где достали несколько впившихся в плоть щепок и стали лечить от ожогов, и когда стало известно, что обвинений предъявлять не будут, Мэрион решила, что Элис Мейнелл сдержала слово. Она перестала ждать возвращения Ральфа Мэйнелла, но испытала слабый проблеск подлинной надежды, когда ей в первый раз разрешили покинуть «Альфи», чтобы повидаться с отцом. Билл Прайс, конечно, не винил метеоведа Эйрса за взрыв «Прозерпины». Сам бы поступил так же. Еще пару сменниц, твердил он, и снова в путь по водам залива. Но его руки постепенно обретали странный вид, превращаясь в нечто темное и стеклянистое, и процесс шел по нарастающей.

Мэрион лишь еще один раз увидела отца живым, и к тому времени его кожа посинела и покрылась трещинами. Кровь пульсировала в бутылочных стеклянных глубинах, он не мог говорить, а все пальцы на одной руке были уже обломаны нерадивой медсестрой. На самом деле, Мэрион сомневалась, что отец все еще помнит, кто он такой. Поговаривали, что его следует отвезти в Айнфель, но это же был гильдейский дурдом; даже в таком состоянии папа ни за что не захотел бы туда попасть. Так или иначе, он умер примерно через день после встречи – в буквальном смысле от разбитого сердца.

Несмотря на изменившееся течение, в Латтрелле все еще можно было порыбачить, и береговая линия оказалась увешана сетями, хотя они выглядели так, словно провисели уже долгое время, а быстро наполняющийся ручей теперь каким-то образом окружал стены того, что когда-то было Морской академией. Мэрион знала, что сам Латтрелл пострадал из-за упадка Инверкомба. Идя в сумерках от нового аляповатого пирса, она заметила, что старый маяк превратился в еще одну огневую точку; возможно, благодаря грядущей войне городок ждет новый расцвет.

Прибрежная дорога, которая никогда не отличалась широтой и красотой, приобрела запущенный вид после церкви, которая сама по себе выглядела так, словно ее никто не посещал. Как быстро все изменилось! И все же шелест и запах колышущегося на ветру песчаного тростника были ей хорошо знакомы. Когда первые домишки Клиста перестали сливаться с побережьем и робко показались на глаза, Мэрион увидела на пути предупреждающий знак, ржавый и рябой. Потом был забор из проволоки, свистевший на ветру. И еще один знак. Красными буквами: «ОПАСНОСТЬ». Но она не остановилась.

Ветер утих, и рябь на приливных бассейнах пропала. Приближалась ночь, заборы подступали со всех сторон; почти невидимая колючая проволока цеплялась за руки и одежду. Мэрион прошла по деревянному мосту через канаву, по которой, возможно, когда-то ходили лодки. Это был Клист и в то же время не он, потому что новые скалы с совершенно неузнаваемыми, откровенно странными очертаниями торчали во тьме там, где когда-то были дюны. Конечно, здесь никогда ничего не оставалось неизменным надолго, но не до такой степени. Ее воспоминания, ее прежняя жизнь – своенравные течения, хлынувшие из хаоса бухты Кларенс, стерли все без остатка. За ручейком Мэрион увидела, что осталось от коттеджа, в котором она появилась на свет; всего лишь развалины фундамента, поврежденные волнами, хотя, когда она была ребенком, лишь во время сильнейших штормов в окна стучались брызги. Все изменилось.

Но Дернок-Хед теперь виднелся чуть лучше, и Мэрион не сомневалась, что стоит на том самом участке берега, где когда-то собирала моллюсков по три шиллинга за ведро. Капризные волны, стерев с лица земли многое другое, не тронули несколько валунов характерной формы, по которым она машинально определяла свой путь. Тяжелый синий воздух сгущался, оборачиваясь тьмой. Кожу покалывало. Погода менялась с привычной быстротой, и Мэрион ощутила признаки грозы, соль и электричество. Что-то грохнуло, вспыхнуло, и на миг она узрела Инверкомб очень отчетливо, и метеоворот сверкал, и сад лекарственных растений зеленел, и плюсовые деревья исчеркали склон до самого виноградника, и дальше, и выше – все искрилось у нее перед глазами, – до пика Дернок-Хед и Храма Ветров. Потом свет померк, и Инверкомб растаял в беспокойном мраке.

Крепчающий ветер толкнул Мэрион, когда она отвернулась. Она миновала предупреждающие знаки, колючую проволоку, разрушенные дома, а потом и переполненное кладбище при церкви Латрелла. Было совершенно темно, но, быстро и без ухищрений подсчитав время, топливо и деньги, странница зажгла фонари и отчалила, рассудив, что найдет обратный путь в залив, если будет придерживаться главного канала. Вокруг нее плясали блики на воде. Она находилась в том месте, где морской прилив и натиск Северна почти сдерживали друг друга, и было не так уж трудно вообразить, что это суденышко, так славно послужившее в путешествии сюда, может с той же легкостью увезти ее дальше – через Бореальный океан, прочь от Англии и надвигающейся войны. Но в конце концов она решила, что банальное возвращение вверх по Северну в больницу Бьюдли, к Ноллу, чтобы встретить грядущее лицом к лицу, окажется достаточно трудным, и именно туда повернула Мэрион, когда с неба хлынул дождь.

V

Времена года сменяли друг друга. Приливы и отливы чередовались. Существа в причудливых нарядах, нахлобучив шапки с окнами, бродили в пещерных недрах Инверкомба. Для некоторых песня, которую взлелеяла земля, превратилась в крик. Фургоны приезжали и уезжали. Потом всего, кроме приливов и отливов, стало меньше. Умей Инверкомб испытывать одиночество, он бы ощутил что-то в этом духе, потому что ему стали уделять мало внимания, хотя воспоминания о прошлых надеждах и чьем-то присутствии еще бродили и шелестели в его коридорах и садах, и неспешные грезы особняка сделались обширнее прежнего – теперь в них иной раз возникали корабли, далекие горизонты, окутанные облаками белые плечи гор и пахнущие кровью отголоски невиданных заклинаний. А еще иногда, словно призрак среди других признаков, Инверкомб чувствовал приближение существа, которое вместе с единственным отпрыском провело в особняке самое теплое