Дом бурь - Йен Р. Маклауд

приняли странное существо в ремонтной яме за Мэрион Прайс? И действительно ли та женщина сказала «Инверкомб»? Впрочем, теперь сквозь мешанину неприятных запахов военной жизни просочился давний аромат соли. Песок еще блестел в швах старого блокнота, между словами и набросками, с чьей помощью он когда-то пытался запечатлеть и объяснить мир. Ральф ногтем подцепил несколько драгоценных крупинок и покатал их по странице кончиком пальца. Нахлынул свет маяка. Он подумал об утраченных днях. Утраченной любви. Утраченном ребенке. Несмотря ни на что, он улыбнулся.

II

Что же это была за песня? О чем в ней пелось? Клейду нравилось единение голосов, тяжелый топот и рокочущий грохот колес, которые он слышал до того, как установившуюся в окрестностях тишину нарушали звуки артиллерии, но какой-то фрагмент песни неизменно ускользал. Позже, когда битва была проиграна или выиграна, у лагерных костров, над которыми кружился трепещущий пепел, солдатские голоса звучали в унисон, делаясь громче, и ветер сплетал их со стонами стервятников в клетках и раненых в длинных палатках, с голосами идущих следом – таких, как Клейд. Они радовались и печалились. Они были храбрыми и одновременно боялись.

Растут деревья, растут,

В лесах зеленеет трава,

И пусть зимой холода нас гнетут —

Любовь поныне жива.

Милый мальчик еще очень юн, но годы идут, идут…

Клейд выучил отрывок наизусть, и он всегда наполнял его сладостной грустью, вынуждавшей забывать о собственных застарелых болях и голоде. Но смысл прочих строф ускользал. Он понимал, что они еще печальнее, он чувствовал и разделял эту тоску, но все-таки не мог уяснить, что же такого плохого в том, что Милый Мальчик еще юн, но растет – ведь это же, несомненно, радостная вещь. Однако песня была о войне[22] – об этой войне и войнах как таковых, – и Клейд знал, что подобные песни часто кажутся грустными, если в них поется не о Мэрион Прайс и если они не переполнены яростью, непристойностями или чистейшим безумием.

Первая западная армия была огромным чудищем. Она растянулась на мили вдоль живых изгородей и обочин дорог в тихой предрассветной тьме вблизи от местечка под названием Дройтвич, что в Вустершире. Чудище дышало, лязгало и источало смрад. Клейд не питал иллюзий по поводу того, какое значение имели для Первой западной армии последователи вроде него: они были клещами на спине зверя, и их раздавили бы с таким же мрачным удовольствием, с каким он расправлялся с паразитами в собственной одежде и волосах. И зверь казался особенно взволнованным на этом этапе утомительного цикла движения и ожидания, ползя по английской сельской местности. Навстречу ему шла, то медленно, то быстро, невидимая, как дым, но огромная, как город, другая армия – восточная. Казалось, было предначертано, что два колоссальных монстра встретятся именно здесь, среди валунов на полях, подле ярко блестящей драгоценной железной дороги, соединяющей Портсмут с Престоном, хотя Клейд и представить себе не мог, чтобы в такое время по ней ездили поезда.

Клейд пошевелился, чувствуя на лице капли росы. Было еще темно, однако он различил шарканье ног других последователей, собравшихся поблизости. Где-то грохнула пушка, но за увертюрой ничего не последовало, и переполнявшая Клейда усталость никуда не делась. Приближалась битва, а он бы с удовольствием поспал. Еще он бы с удовольствием вспомнил, как на самом деле рос Милый Мальчик… Вместо этого ему пришла на ум дрожь, которая пробежала по проводам и опорам над изнуренными жарой полями в тот самый день, много лет назад, когда он стоял у изгороди Айнфеля, а Фэй ушла к Осененным. Вскоре в газетах опубликовали фотографии здания в Лондоне, которое рушилось, охваченное пламенем. Сами газеты стали выпускать на дешевой бумаге в связи с «текущим чрезвычайным положением», и вся Англия начала рассыпаться, подобно смятым страницам обветшавших карт. Так или иначе, Клейд знал, что он западник, – ведь Айнфель расположен на Западе, и Сайлус предупредил, что утверждать иное было бы неразумно.

На небе проступали первые отблески зари. Вместе с ними пришло воспоминание о туманном весеннем дне, когда в Айнфель приехали грузовики. Клейд, чьи запасы истощились и от голода болели голова и брюхо, бежал за ними, прыгая через колеи, в надежде на щедрую поставку «Вишневого восторга» или «Черносмородиновой мечты», но с разочарованием увидел, как из кузовов высыпали вооруженные мужчины, одетые по-солдатски, даром что в целом они выглядели – насколько Клейд мог судить о внешности и чувствах Потусторонних – такими же нервными и перепуганными, как торговцы вроде Якова Сурика, который больше не появлялся.

– Все в порядке, – сказал он, подходя к ним. – На самом деле я не тот…

Но они уже поворачивались к Сайлусу, вскинув ружья, и солдат, на форме которого было больше всего ярких пятен, громко кричал. Песня становилась все более взволнованной, и лес зазвенел потерянными голосами Осененных, и Кузнецы завыли в своей кузне, и птицы покинули Господина Ворона, сбившись в плотную стаю. Даже Сайлус, как видел и чувствовал Клейд, трепетал от сильнейшей тревоги.

– Это совершенно невозможно! – слова слетали с его блестящих серых губ неуклюже, невпопад. – Я не позволю…

Но солдат покачал головой: похоже, всем Избранным надлежало забраться в теплое, пахнущее металлом нутро одной из машин.

– А с этим что делать? – спросил другой солдат, тыкая дулом в Клейда. – Он-то что за отродье?

Сайлус подошел и встал рядом с Клейдом.

– Он никто. Просто случайно оказался здесь. Оставьте его в покое…

– Покажи запястье, сынок.

Клейд замешкался, и его схватили за руку.

– Не-а. Он тоже поедет.

– Но…

Кажется, это был неподходящий день для всяких «но». Понукаемый дулом Клейд подошел к грузовику и увидел, что под бесформенными зелеными и коричневыми пятнами скрывается какая-то надпись. Возможно, машина раньше принадлежала Якову, и это его почти обрадовало. Потом из Большого дома вывели, выволокли – почти вынесли – Иду. И Господин Ворон потерял немного перьев. Кузнецам пришлось бросить все инструменты, кроме собственных рук. Цветочек вышел последним, печально роняя лепестки и плача.

– Это все?

Вскоре и впрямь собрали всех, не считая Осененных, которые впали в неистовство. Нескольких солдат отправили в лес, хотя песня звучала так пронзительно, что ее должны были слышать и те, кто стоял во дворе. Посланцы вернулись, опустив оружие и качая головами.

– Они бесполезны, сэр, – всего лишь призрачные лохмотья. От них мурашки по коже еще похлеще, чем от этих уродов…

Остальных Избранных запихнули в кузов, и два солдата, после недолгих споров, присели на корточки рядом с ними, аккуратно