Дом бурь - Йен Р. Маклауд

его, что графства Вустершир и Салоп полностью укрощены, пока там не случились первые диверсии. Диверсанты были не солдатами в подобающей униформе, с четкой субординацией и соответствующими званиями, а потрепанными бандами, живущими за счет грабежей и ворованного оружия, состоявшими во многом из женщин и детей. Ральф невольно восхитился стратегией, которую Запад применил, компенсируя свое летнее поражение: отступить и снова отступить, чтобы у наступающего врага возникли проблемы с логистикой, а потом воспользоваться собственными изголодавшимися гражданами для удара с тыла. Сам Херефорд теперь казался уже не добычей, за которую стоит сражаться, а символом тщеславия Востока и хитроумия Запада, который в беде сделался особо изобретательным. И местные жители по-прежнему даже слышать не желали про убежища и эвакуационные маршруты.

В конце концов погода улучшилась, и остатки тумана, сквозь который Ральф утром уехал из полевого штаба, сменились невинным осенним солнышком, пока бронепоезд нес его обратно в Лондон через столь же невинные – по крайней мере, на вид – сельские просторы, грохоча и подпрыгивая на кое-как отремонтированных рельсах. Неспокойные волнистые холмы, старые каменные короны заброшенных эфирных мельниц, подражающие сарсенам, несомненно, стоявшим здесь когда-то. Настороженные путейцы, ожидающие нового взрыва или разрушительного заклинания, не на шутку встревоженные из-за недавней истории об отравленных яблоках, которые враги оставили созревшими в саду, чтобы их кто-нибудь сорвал. Ральф понятия не имел, правда это или нет, но ему все чаще казалось, что дело дошло до того рубежа, за которым подобные различия уже не имели особого значения. Бронепоезд наконец-то ускорился, миновав недавно укрепленный замок в Уорике. Почувствовав угрызения совести из-за того, что бесцельно пялился в окно, генерал вернулся к изучению бумаг и карт, которые разложил на сиденьях вагона.

Аккуратно напечатанный отчет представлял собой попытку разобраться в ситуации с боевым духом Запада, о котором на самом деле не было известно ровным счетом ничего. С одной стороны, нельзя было отрицать, что в обществе восторжествовал пессимизм. Но капитуляция – совсем другой вопрос, и интуиция подсказывала, что Лондон и Великие гильдии пойдут навстречу Западу в том, что касается территорий, законов и торговли, если он будет упорствовать в своих требованиях, а к хваленому новому оружию восточники относились с почти религиозным пиететом. Фактически, подумал Ральф, эти люди потеряли слишком многое, чтобы признать, что все было зря, а значит, удары союзнических армий, нацеленные на окружение Бристоля и отрезание Бата с Глостером и Суиндоном, к которым он раньше относился как к теоретическим задачкам по стратегии и логистике, должны состояться. Но сперва придется захватить Херефорд.

Он подставил под косые, трепещущие лучи света машинописное заключительное дополнение, в котором говорилось о «тревожащей нежности», с которой многие военнослужащие низких рангов из его собственной армии теперь относились к образу Мэрион Прайс. Конечно, в отчете имелся в виду миф, а не реальная персона – про нее, как сообщалось далее, западная пресса в последнее время писала редко. Скорее всего, какие-то реальные поступки этой женщины могли помешать дальнейшему распространению историй, песен и медальонов; имелись основания предполагать, что она поссорилась с какими-то важными членами Гильдии заморских коммерсантов. Возможно, даже пала жертвой одной из болезней, которые, по слухам, терзали переполненные западные госпитали, или была убита, а то и взята в плен во время очередной вылазки на фронт, хотя на этот счет имелась лишь масса опровергнутых новостей и ни единой достоверной улики.

Ральф откинулся на спинку сиденья, вспоминая вечер после победы в Дройтвиче и легкое помешательство, которое, должно быть, овладело им, раз он поверил рассказу потрепанного рядового. Поезд все ехал, покачиваясь, и усталость накатила анестетической серой волной. Бумаги выпали из пальцев. Облака, холмы, овцы, поля, весь этот стремительный поток проносился мимо, а потом совершенно внезапно Ральф распахнул глаза, ошарашенный всем, что запланировал и не сделал, и оказалось, что поезд, пыхтя, въезжает на лондонский вокзал Грейт-Олдгейт. Он встал и подхватил рассыпающиеся бумаги как раз в тот момент, когда в дверь купе заглянул адъютант и поезд дернулся в последний раз. Потом Ральф выбрался на солнечный свет, навстречу голубям и клубам пара; горло саднило, лицо казалось онемевшим, по левой руке бегали мурашки, и тут появились дети, за ними – Хелен, все завертелось и расплылось.

– Тебе в самом деле нужно научиться расслабляться, – сказала ему Хелен через дверь ванной, когда они тем вечером готовились ко сну. – Мы, конечно, претерпеваем трудности и лишения. Но смеемся над ними и живем дальше…

В просторной, выложенной плиткой ванной одетый в непривычно мягкий халат Ральф открыл шкатулку с бритвенным прибором, провел бритвой, чей бриллиант на ручке потускнел от наплывов мыла, по ремню для правки, намылил лицо и коснулся обновленным лезвием огрубевшей щеки. Затем умылся и с наслаждением погрузил лицо в теплую воду, дарующую забвение, однако на огромном белом полотенце, которым он вытерся, остались розовые разводы. Ральф вздохнул, и изможденный мужчина в зеркале вздохнул в ответ. Так и не научился бриться как положено.

– Люди все еще говорят о Дройтвиче. Зря ты сам себя не ценишь. – Голос Хелен замедлился, когда она приблизилась к приоткрытой двери ванной. – Все говорят, что я замужем за военным гением. Но для тебя это все мелочи, верно? Даже в Лондоне трудно думать о чем-то кроме войны…

Голос стих, хотя Ральф, стоя у зеркала и наблюдая, как две тонкие струйки крови стекают по шее, мог с уверенностью сказать, что жена стоит на прежнем месте.

Он откашлялся.

– Выйду через минуту.

Вытерся, выключил свет и пересек длинную спальню. Забрался в прохладную постель, которая показалась огромной. От тишины свистело в ушах.

– Дорогой, я не могу дождаться, когда это закончится.

– Я тоже.

– И я так сильно по тебе скучала.

Она склонилась над ним, опираясь на локоть. В этом городе никогда не бывало по-настоящему темно. Несмотря на бархатные шторы, в комнату просачивался неизбывный электрический свет Лондона, серебря ее щеку и плечо, подчеркивая изящество и дерзость модной короткой стрижки. Он слышал, как шелестят, соприкасаясь, плоть и шелк в такт ее дыханию. Шум машин звучал фоном.

– Мой герой. – Ее пальцы коснулись его челюсти недалеко от того места, где подсыхал порез, потом поиграли с верхней пуговицей пижамы, двинулись вниз. – Дети так сильно тобой гордятся, пусть им не всегда удается это продемонстрировать.

– Я знаю, им трудно. Мне следовало бы уделять им больше времени… – Ральф сглотнул. Ночь трепетала перед ним крыльями летучей мыши. По слухам, на Западе давно разрабатывали новый вид существ. Он сомневался в их существовании, но отчеты, прочитанные в поезде