Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Вот именно. — Баум наполнил наши кружки. — Выпьем за предусмотрительность и здоровое недоверие, что велят нам проверять людей, которых мы хотим взять себе в партнеры. Будь то в личной жизни или в делах.

Я с радостью выпил за это, поскольку, как служитель Святого Официума, я, разумеется, считал, что высшая форма доверия — это контроль. Если мы будем присматривать за гражданами, начиная с мельчайших деталей, то лишь тогда мы сможем им по-настоящему доверять. Но до этого был еще долгий путь, и от сей благословенной для человечества мечты нас отделяли многочисленные преграды. Однако я был уверен, что рано или поздно мы эти трудности преодолеем, а ближние поймут, что мы присматриваем за ними, стережем их и наказываем, когда нужно лишь для того, чтобы они были еще счастливее, чем есть.

— Знаете ли, господин Маддердин, к каким выводам я прихожу, наблюдая за этим городом?

— Смею предположить, что к невеселым, — отозвался я.

Он покачал головой с удрученным выражением лица.

— Да уж, к невеселым, — признал он голосом столь же унылым, как и его лицо.

— Поделитесь ли вы со мной своей печалью?

— Отчего же нет? — Он на мгновение задумался, а затем начал серьезным тоном: — Видите ли, наблюдая за настоящим, но зная кое-как историю, я замечаю одно: катастрофа, подобная нынешней эпидемии, срывает с нашей цивилизации маску разума…

Я едва заметно кивнул, поскольку вывод этот показался мне не только вполне обоснованным, но даже более чем вероятным, особенно когда приходилось наблюдать за поведением граждан Вейльбурга.

— Все эти поразительные теории и концепции не только о происхождении болезни, но и о способах ее лечения, — вздохнул он. — Эти слухи и безумные выдумки, повторяемые в стоустых пересказах. Все эти хитрые шарлатаны, безнаказанно паразитирующие не только на людской глупости, но и на простодушной наивности недалеких умов…

Аптекарь покачал головой, и я видел, что мысли о том, как устроен мир, не только не доставляли ему удовлетворения от осознания, что он-то умнее и видит больше и дальше, но пробуждали в нем печаль оттого, что большинство людей не может, подобно ему, испытать благодать благоразумия. Это было, безусловно, благородно с его стороны.

— Люди хотят верить, — объявил я. — Хотят верить, что кто-то готовит некие ужасающие ловушки, дабы их в них изловить. Может быть, когда они полагают, что кто-то посягает на их жизнь, некий страшный, но неузнаваемый и невидимый враг, то чувствуют, что и сами что-то значат? А с другой стороны, они уповают на чудесные способы спасения, потому и подхватывают любой, самый глупый слух и тиражируют его, повторяя в еще более преувеличенном, многократном виде, затуманивая тем самым не только умы ближних, но и сами теряя границу между реальностью и воображением.

Баум выслушал меня внимательно, а затем кивнул и пожал плечами.

— Неужели мы всегда, всегда будем такими глупцами? — с горечью спросил он.

Разумеется, я догадался, что он имел в виду не нас двоих, ибо мы-то как раз принадлежали к просвещенному меньшинству, руководствующемуся принципами логики и дедукции. Но под словом «мы» он понимал человечество в целом, признаем честно, не только тупое, но и с легкостью принимающее любой вздор за истины в последней инстанции.

— Всегда, господин Баум, — решительно ответил я. — Пройдут века, наши могилы зарастут сорняками и осядут, а люди останутся такими же идиотами, какими являются сегодня. Вот только идиотизм их, вероятно, обретет иные, более изощренные формы выражения.

— Быть может, все будет не так уж и плохо. — Я заметил, что мой пессимизм удивил даже его. — Ведь если мы останемся такими же глупыми, как сейчас, то кто знает, не вымрем ли мы в конце концов от этой глупости?

— Уж об этом не беспокойтесь. — Я махнул рукой. — Люди, по правде говоря, глупы и подлы, но благодаря крысиному инстинкту выживания кое-как проскользнули через все века и эпохи. А раз уж они до сих пор не передохли, то уж в будущем непременно справятся. Мы слишком любим совокупление, господин Баум, чтобы вымереть раз и навсегда.

— Этому не возражу, — молвил он.

Тотчас после этого мужчина, сидевший в двух столиках от нас, с громким скрежетом отодвигаемого табурета поднялся с места, после чего, воздев высоко-высоко большую оловянную кружку, произнес с благоговением, голосом зычным и могучим:

— Утешительница скорбящих. Водка.

Он поднес сосуд к носу, с улыбкой понюхал и осушил до дна одним долгим глотком. Затем глубоко вдохнул, схватил ломоть черного, ржаного хлеба — я думал, он его съест, но он лишь понюхал его с блаженным видом и положил обратно на столешницу.

— Утешительница скорбящих, — повторил он, глядя на бутылку.

— Этими словами мы скорее именуем Богоматерь, а не водку, — сказал я сурово, с укором в голосе.

Он фыркнул и пренебрежительно махнул рукой.

— Водка не раз не только утешала меня в несчастье, но и давала моим мыслям новый, творческий огонь. А от Богоматери, да будет вам известно, я никогда подобной милости не удостаивался. Посему простите меня, но скажу честно: водку я предпочитаю Богоматери.

На свете было много инквизиторов, которые немедленно заинтересовались бы этим человеком, приказали бы его арестовать и допросить, а если бы дело пошло хорошо, то тут же раскрыли бы сплотившийся вокруг него еретический заговор. Я, однако, принадлежал к тем, кто обычно махал рукой на пьяный бред. К тому же сейчас, в городе, терзаемом эпидемией, блокадой, жарой и присутствием архидьякона, пьянчужка, несущий вздор в таверне, был поистине наименьшей из забот.

Баум взглянул на меня, ибо ему, по-видимому, было любопытно, как я отреагирую на кощунственные слова пропойцы, но поскольку я больше ничего не сказал, он с любопытством в голосе спросил его:

— А поведайте нам, раз уж вы так красноречивы, какой вы знаете способ не заболеть терзающей горожан кашлюхой?

— Нужно пить очень много водки, — ответил тот с безмятежной пьяной улыбкой.

— Не знаю, насколько этот способ действенен, но, полагаю, весьма приятен, — отозвался я.

— Вот именно. — Он хлопнул в ладоши и с кряхтением сел. — Помочь-то может поможет, а может, и не поможет, но, по крайней мере, если человеку придется умереть, то в лучшем настроении и с меньшим страхом, чем на трезвую голову. А всегда ведь приятно подумать, что в Царствие Небесное мы попадем, весело напевая, а не уныло волоча ноги и с кислой миной.

— Это весьма приятная мысль, — заключил я.

— Ну и пару ладных девок для компании, —