Дневник времён заразы - Яцек Пекара

Говоря «все это», я, разумеется, имел в виду карантин и блокаду города. Пусть наконец вернутся инквизиторы, вооруженные не только документами и полномочиями, но и вооруженным эскортом, и все в этом городе вернется в норму. И тогда же будет проще обеспечить безопасность Кинге и решить ее дальнейшую судьбу.

— Если бы у меня была книга, в которую я могла бы записывать имена и фамилии людей, которых я жажду умертвить. — Она внезапно улыбнулась. — Насколько проще была бы жизнь!

Что ж, мысль была превосходная, и я уверяю вас, мои дорогие, что скорее устала бы моя рука, чем иссякла бы память об именах людей, без которых мир был бы лучше. Уж я бы потрудился во славу Господа!

— У тебя богатое воображение, — сказал я вслух. — Будь ты мужчиной, это могло бы тебе помочь, но поскольку ты женщина, лучше держи свои фантазии в узде.

— А вы, если вам снятся сны, то о чем они? — спросила она.

— У меня нет времени на сны, — отрезал я.

Она мгновение внимательно на меня смотрела.

— Вы солгали, правда?

— С чего бы мне лгать? — изумился я.

Конечно же, я солгал, тем не менее подозрение этой девушки меня удивило. Инквизитору следует верить, независимо от того, что он говорит. Особенно такая молодая девка из простонародья должна была принимать мои высказывания с почтением и верой, будучи благодарной, что я милостиво перекидываюсь с ней словом-другим… А не подвергать сомнению их правдивость.

Внезапно мы услышали быстрый топот на лестнице и столь же быстрые шаги в коридоре. Кинга побледнела и отступила к окну.

— Это Людвиг, девочка, это всего лишь Людвиг, — сказал я успокаивающим тоном.

И действительно, когда дверь отворилась, мы увидели покрасневшего от напряжения Шона.

— Мордимер, прошу тебя, пойдем со мной, — быстро произнес он.

Я кивнул Кинге и вышел вместе с моим товарищем.

— Что ты ей сказал, что она была так напугана? — спросил он.

— Я еще раз предостерегал ее насчет Касси, и когда она услышала твои шаги, то, видимо, подумала, что это его головорезы вломились в наш дом.

Людвиг скривил губы в усмешке.

— Новость, с которой я пришел, хоть и дурная, но не настолько, — молвил он.

Мы спустились вниз, прошли через трапезную и уселись в кабинете.

— Что же это за новость? — спросил я.

— Цолль умер, — объяснил он.

Я резко повернулся в его сторону.

— Они осмелились допрашивать его без нашего ведома? — с гневом спросил я.

— Нет, Мордимер. — Шон пожал плечами. — Он просто умер.

— Такие быки, как Цолль, не умирают вот так просто, как ты выразился, — возразил я.

— Мы пока ничего больше не знаем, — ответил он. — Знаю только, что он умер, и что это произошло не в результате допроса, а просто в камере…

— Но ведь у Касси не было никаких причин убивать Цолля, — сказал я. — Даже наоборот, раз уж он собирался использовать его против города, то должен был заботиться о нем, как о родном брате.

— Если это была не естественная смерть, то, думаю, ты только что сам ответил себе на вопрос, кто убил Цолля, — заявил Людвиг. — Разве мы не всегда вслед за римлянами спрашиваем: cui bono?

— Оставь меня в покое с твоими римлянами, — буркнул я. Затем на мгновение задумался. — Значит, это ратманы приказали его убить. — Я покачал головой. — Очевидно, что, убегая от волков, из саней выбрасывают самого слабого. А Цолль сейчас и здесь, в этой ситуации, был самым слабым. И вдобавок угрожал каждому из них.

— Именно так, — согласился со мной Людвиг.

Тогда я и рассказал ему о встрече с представителем тонгов и о том, что поручил этой организации убрать свидетелей обвинения. Шон спокойно выслушал мой рассказ, а потом покачал головой.

— Прости, что я это говорю, Мордимер, но ты поступил нерационально. Ты велел убрать нескольких свидетелей вместо одного, предпочтя сложные действия простым. Я бы не удивился, если бы услышал, что Цолля убили не ратманы, а тонги.

— Мне это тоже пришло в голову, — пробормотал я.

— Они поступили правильно. — Он кивнул. — Ты ведь знаешь это, правда?

Я пожал плечами.

— Знаю, — ответил я. — Я просто счел, что жизнь честного городского ратмана стоит больше, чем жизни шести глупых девок, которые вдобавок лживо обвиняют его в преступлениях, которых он никогда не совершал.

Людвиг развел руками.

— Охотно с этим соглашусь, — отозвался он. — Тем не менее, устранение Цолля было сподручнее. Ты хотел, чтобы нельзя было выдвинуть обвинения против горожан, и тебе это обеспечили. Правда, тонги пошли к этому иным путем, но, по меньшей мере, столь же действенным.

Я вздохнул.

— Вроде бы все сходится, — отозвался я. — Что ж, упокой, Господи, его душу, — сказал я, думая о Цолле, и Людвиг торжественно перекрестился.

— Я любил его, — искренне молвил он. — Отличную вырезку он нам присылал каждую неделю, право слово, отличную…

— И что будет дальше? Кто следующий в списке? — спросил я.

Людвиг на мгновение задумался.

— Они ничего не станут менять. Лишь велят девкам рассказывать, что в тех оргиях Цоллю кто-то сопутствовал. Кто-нибудь из знатных горожан. А может, и двое или трое, чтобы не рисковать, что кто-нибудь снова убьет им единственного свидетеля.

— Значит, начнется?

— Да, Мордимер. По-моему, вот только теперь и начнется настоящее веселье.

Я кивнул, ибо был согласен с этим печальным предвидением будущего. Надежда оставалась лишь на одно: что Святой Официум сумеет снять блокаду Вейльбурга, прежде чем следствия развернутся вовсю. Я и так уже был удивлен, что столько дней князю-епископу позволяли хозяйничать в окрестностях и вводить карантин, который распространялся даже на инквизиторов. Честно говоря, я не знал, что и думать об этом, хотя и понимал, что Инквизиторий ведь не решает дела таким образом, что в случае конфликта с тем или иным вельможей мы посылаем вооруженных людей, дабы сломить его сопротивление. Нет, мы пользуемся церковными и имперскими документами, ибо уже давно не кровь, а чернила — наше главное оружие. А если в каком-нибудь уже критическом случае нам действительно понадобится армия, то, уверяю вас, мои дорогие, мы быстро способны таковую собрать. Ибо нигде и никогда не бывает недостатка, с одной стороны, в опытных солдатах, готовых служить за золото, а с другой — у каждого аристократа ведь есть враги, и когда появляется перспектива урвать что-нибудь из его владений, эти враги охотно пользуются случаем. Divide et impera — этот бессмертный принцип древних римлян оставался в силе во все времена, и именно он указывал путь тем, кто хотел вершить судьбы