Дневник времён заразы - Яцек Пекара

всего, небольшого ума. При всем при том он был еще очень молод, у него даже не было щетины на щеках, лишь пушок кое-где, свидетельствовавший о том, что он усердно пытается отрастить бороду, которая придала бы его лицу серьезности.

— Господин инквизитор, дозвольте, ваша милость, — крикнул он еще раз, на сей раз стараясь вплести в свой могучий голос нотку смиренной просьбы.

Меня заинтересовало, чего может хотеть этот человек, а также почему он зовет меня от ворот, а не подбежит сам, как того требовало бы почтение. Я знал, что он должен осознавать пропасть, что нас разделяет, а значит, на месте его удерживала не глупость или пренебрежение, а служебный долг.

— Что же случилось? — спросил я, подойдя.

— Покорнейше прошу вашу милость о прощении, — молвил он, склонив голову. — Но мне велели здесь стоять и ни на шаг не сдвигаться, покуда не придет офицер, а офицера как не было, так и нет. Я один остался…

— И чем же я могу тебе помочь? — прервал я его.

— У нас тут мертвая женщина, — поспешно объяснил он, словно боясь, что я намереваюсь уйти, а слова о трупе побудят меня остаться.

— Печальное дело. — Я пожал плечами. — В городе умирает все больше людей. Воля Божья.

— Только что-то мне кажется, что она не от кашлюхи умерла. — Он тряхнул косматой головой. — И потому мой товарищ, один такой Дитрих, побежал за офицером. Ну а нет ни Дитриха, ни офицера, а я тут жду как дурак…

— И какое я к этому имею отношение?

— Может, вы бы, с вашего позволения, расследовали, что случилось? Ведь Святой Официум всегда все знает, — добавил он, глядя на меня с хитро-льстивым видом.

— Дорогой мой мальчик… — начал я, чтобы ему отказать, но потом подумал, что раз уж этот верзила с не слишком проворным умом учуял нечто необычное, то, быть может, дело окажется в каком-то смысле интересным или хотя бы забавным и отвлечет мои мысли от постоянных сетований на то, что в Вейльбурге я жарюсь, словно мясо на раскаленном противне. — В таком случае веди к этому трупу, — закончил я, и стражник просиял.

— Покорнейше вас благодарю, господин инквизитор, покорнейше благодарю. Это, знаете ли, с вашего позволения, моя семья. Потому что у моей тетки была дочь, и она, уже будучи вдовой, вышла замуж за такого Ганса, мастера-красильщика, ну а этот Ганс…

Я не стал дальше слушать, что плетет этот человек, его слова где-то там звучали в воздухе и вроде бы даже долетали до моих ушей, но я старался, чтобы они не мешали мне и не утруждали моих мыслей больше, чем уличный шум или ржание лошадей, тянущих проезжавшую мимо повозку.

На пороге дома стоял пузатый, седовласый мужчина, одетый во все черное (но скорее богато, чем бедно), на его багровом лице застыло выражение раздражения.

— Наконец-то! — воскликнул он, увидев нас. — Притащился, негодник, — прорычал он в сторону стражника. — А вы кто такой? — обратился он ко мне. — Доктор? Я вас не знаю…

— Мордимер Маддердин, инквизитор, — равнодушно ответил я. — Меня попросили заняться вашим делом и избавить вас от хлопот.

Он на мгновение уставился на меня с удивлением и непониманием, но наконец очнулся.

— Господин инквизитор, этот человек запрещает мне вызвать повозку докторов! — с возмущением воскликнул он. — Ради всего святого, помогите мне!

Повозками докторов невесть почему называли фургоны, на которые собирали тела умерших от кашлюхи и вывозили их в самое дальнее место, какое только позволяли границы, очерченные карантином. Только видите ли, мои дорогие, так поступали с бездомными, нищими, личностями неизвестного происхождения. Если же у кого-то была семья, то его близкие обычно желали похоронить его с почестями, на кладбище. Городские власти все никак не могли решить, разрешать ли обычные погребения, или же, как в случае с черной смертью, приказать вывозить и сжигать тела как можно дальше от жилых построек. В конце концов, однако, было решено, что кашлюха, хоть и, скрывать нечего, неприятно опасна, все же куда менее грозна, чем черная смерть. А люди были бы еще более взвинчены, если бы им не позволили хоронить близких. Посему было установлено, что тела бездомных бродяг или нищих будут хоронить в общих глубоких могилах на самой необитаемой окраине города; так же будут поступать и в том случае, если семья выразит подобное желание, стремясь как можно скорее избавиться от покойника. И, по-видимому, в данном случае человек, в чьем доме мы гостили, именно такое желание и выражал. И еще об одном важном деле я должен упомянуть. Отцы нашего города, люди, умудренные жизненным опытом, справедливо рассудили, что разрешение на быструю погрузку тел на повозку, вывоз их и захоронение в общей могиле может стать предлогом для злоупотреблений и служить не только для сокрытия несчастных случаев, но прежде всего для утаивания преступлений против шестой заповеди. Поэтому в случае, в котором мы участвовали, смерть от кашлюхи должен был подтвердить врач, или хотя бы фельдшер, или, в самом уж крайнем случае, офицер городской стражи.

— Поскольку возникло подозрение, что причиной смерти вашей жены была не кашлюха, позвольте мне взглянуть на покойницу. Вам же это будет на пользу, чтобы какой-нибудь недоброжелательный сосед случайно не обвинил вас в каком-либо проступке.

— Но зачем, зачем… — Он быстро замахал руками. — Не беспокойтесь из-за меня. Я уже, спокойно подожду офицера или доктора, нет причин, чтобы…

— Слишком много говорите, — холодно прервал я его. — Ведите в комнату, где лежит тело.

Стражник фыркнул с удовлетворением и, не дожидаясь, пока хозяин нас поведет, двинулся вперед и, отстранив преградившего ему путь мужчину, вошел внутрь. Я пошел следом за ним, а горожанин, волей-неволей, что-то бормоча с явным раздражением, поплелся за нами.

Разумеется, я не предполагал вины этого человека. Как и, разумеется, не предполагал его невиновности. Может, он хотел избавиться от тела, потому что был скуп и жалел денег на похороны? А может, ненавидел свою половину и радовался мысли, что после смерти она упокоится в общей могиле, полной нищих и бедняков, а не в семейном склепе? Кто мог это сейчас и здесь с уверенностью утверждать? Я знал, однако, что, осмотрев тело, скорее всего, узнаю правду. Ибо мы, инквизиторы, может, и не были так сведущи в искусстве врачевания, как ученейшие доктора, но все же умели отличить человека, умершего от кашлюхи, от того, кому проломили череп железной палицей.

Мы вошли в кухню, и там на полу ничком лежала женщина.

— Ну вот так она и умерла, бедняжка, от кашлюхи, — вздохнул хозяин, глядя на тело