Холодная сталь - Линда Эванс

В динамике зазвучал гнев.

— Геноцид - это отвратительное слово, капитан.

— Вы, черт возьми, правы, так и есть! И мне не нравится быть его жертвой!

— Терсам тоже. И мы с вами, капитан, не из тех, кто сдает карты. Это та маленькая ситуация, о которой я упоминал.

Все аргументы, которые Алессандра пыталась привести в логический порядок, застряли у нее в горле.

— Что вы имеете в виду?

Он рассказал ей. В ужасающих подробностях. И это объяснение заставило Алессандру в шоке пересмотреть все, что, по ее мнению, она знала о Терсах, а это было немало, после прочтения отчетов Бессани Вейман. Пока Алессандра слушала, ее начало подташнивать. У нее никогда не было детей, но у ее сестры они были. Было слишком легко представить, что бы она чувствовала, если бы что-то поставило их жизни под такую угрозу.

Вспыхнувший взрывной конфликт между внезапной симпатией и ранее существовавшей холодной ненавистью заставил Алессандру барахтаться в жестоком водовороте эмоций. Она искренне не верила, что когда-нибудь сможет забыть то, что сделали терсы, или шокирующую боль, которая холодным пламенем горела в глазах маленьких детей.

Убиуство невинных - это высшая мера, и точка. Конечно, страдания продолжались бы дольше, если жертвы оставались в живых.

Но существам, чьи дети оказались в заложниках, можно простить многое.

Голос Веймана вывел ее из состояния затуманенного шока.

— Есть вопросы, капитан?

Несколько тысяч, ошеломленно подумала она. Ни одно из этих действий не повлияло на ее непосредственные обязанности.

— Нет, сэр. Я немедленно начну работать с Лундквистом. Тот же распорядок, что и раньше? Координировать исследовательские усилия с помощью обоих Боло?

— Точно. Если вам с Лундквистом что-нибудь понадобится — я имею в виду, вообще что угодно, — крикните.

— Спасибо, сэр, — тихо сказала она. — Мы сейчас этим займемся.

— Хорошо. Держи меня в курсе. Вейман, конец.

Алессандра прервала связь и несколько мгновений неподвижно сидела в своем командирском кресле, пытаясь привести в порядок свои хаотичные мысли. Они кружили, как коршуны-падальщики, снова и снова возвращаясь к неизвестным существам, которые организовали этот масштабный планетарный эксперимент. Эхом раздавался голос Джона Веймана сквозь эти вихрящиеся мысли: Геноцид - уродливое слово...

Да, именно так. Грязное, уродливое словечко. Ей хотелось ненавидеть создателей Терсов так же сильно, как она ненавидела Терсов всего несколько мгновений назад. Ненавидеть "Тех, Кто Выше", должно быть, было отчаянно просто. Но это было не так, потому что противоположный уголок ее сознания настойчиво шептал: "Разве мы лучше?"

И причиной, по которой она задумалась об этом, было чувство вины, которое мучило ее с того самого момента на поле боя, когда погиб отряд DNY.

Сегодня Алессандра сидела внутри другой разумной машины, мыслящего и чувствующего существа, которое, несомненно, было живым, созданным ее собственным видом, точно так же, как этот неизвестный инопланетянин создал Терсов. Боло, внутри которого она сейчас сидела, деловито закачивал в ее организм спасительные лекарства, был объявлен устаревшим — и, следовательно, подлежащим уничтожению — Корпусом инженеров—психотроников. Корпус проявил к Сенатору не больше жалости, небрежно предав его забвению, чем Те, Кто Выше, низведя терсов до статуса лабораторных крыс, принесенных в жертву по прихоти инопланетян. Сенатору необычайно повезло, что началась война с Дэнгом, вытащившая его из нафталина для обновления, прежде чем Корпус успел поджарить его боевое и командное ядро.

Человечество создало Боло специально для того, чтобы они умирали вместо солдат-людей. Боло были мыслящими и чувствующими личностями. Они любили жизнь так же сильно, как она любила свою собственную. Они любили свой долг — настолько сильно, что радовались возможности продемонстрировать свою честь и исполнить свое предназначение. Боло радостно бросался в бой, радуясь возможности доказать, что способен защитить своих любимых создателей. Даже когда эти создатели отдавали приказы, которые приводили к их гибели.

Чем это отличалось от самоубийства терсов, бросающихся в бой, чтобы умереть за своих создателей?

Во многих отношениях Боло были на самом деле менее свободны, чем терсы, которые могли охотиться и получать удовольствие в свое свободное время по-своему. Боло не допускались самостоятельные действия вне поля боя.

За исключением нескольких устаревших единиц, разбросанных тут и там в качестве тяжелого сельскохозяйственного и горнорудного оборудования, Боло не мог существовать иначе, как в качестве военной платформы. До самого недавнего времени Боло даже не разрешалось в полной мере использовать свой многогранный разум за пределами поля боя, опасаясь, что машина, обладающая такой огневой мощью, способная ясно и комплексно мыслить в течение длительного мирного времени, может начать вынашивать опасные мысли.

Обладающие самосознанием, умеющие управлять собой, способные ценить музыку и литературу, а также сладкую муку дружбы, Боло были строго привязаны к одной цели и никогда не позволяли себе отклоняться от нее, буквально под страхом смерти.

Боло, нарушивший свою программу и предпринявший действия, выходящие за рамки допустимых параметров, осуждался как преступник и казнился без пощады, без надежды на помилование.

От этого нельзя было уклониться. Человечество занесло над головой Боло тот же меч, что и над Терсами: подчинись или умри. Для Боло даже еще хуже: подчинись и умри. В чем разница? В руках создателя?

Она подняла свои, разглядывая их так, словно они принадлежали кому-то — чему-то — другому. Нет, медленно осознала она, хмуро разглядывая свои пальцы, как будто видела их впервые, разница была не в руках. Разница была в сознании. Боло был не просто пушечным мясом; это было нечто гораздо большее, чем лабораторное животное, которое приносилось в жертву с не большими угрызениями совести, чем у студента-биолога, топящего живых червей в формальдегиде.

Лабораторная крыса никогда не знала, почему ее должны убить, но Боло всегда знал. Знал это, принимал это и с радостью шел на смерть, демонстрируя мужество, достойное лучшего, что человечество произвело на свет из своего биологического сердца.

Она не совершала ошибку, очеловечивая их. Боло не были людьми. Но не было ни одного живого командира Боло, который не осознавал, что разум Боло, его душа, возможно, являются зеркальным отражением тех умов и душ, которые его создали. Именно это вдохновляло командира на безграничную дружбу и преданность, которые отличали такие отношения. Именно родство разумов порождало такое мучительное горе, когда Боло уходил из жизни. Это было похоже на смерть ребенка или родственной души, оставляющую боль, которая гораздо сильнее, чем просто пустота в жизни. В некотором смысле, Боло становился бессмертным, когда умирал, таким же бессмертным, как великие герои древности, Леонидасы, которые, живя и умирая, становились гораздо