Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи

часть дня, но вот беда – ты ничего не можешь коснуться. Роль молчаливого и бездеятельного наблюдателя, конечно, порой забавляла и давала расслабиться, но спустя время обращалась беспомощностью и нестерпимой сухостью во рту, от которой после возвращения в тело приходилось долго и мучительно избавляться.

Пролетая сквозь стены, я всегда немного морщился: мурашки по оставшемуся без души телу, может, и пробегали, но до сознания доходили лишь отголоски. Начать я решил с комнаты, где когда-то жил. Учеников на время испытаний не просто выгнали оттуда, но и заставили забрать вещи. Я перерыл шкафы, заглянул под все кровати, осмотрел щели в стенах и окнах – пусто. Затем отправился на вершину башни, к Гримуару, и встретил еще троих кандидатов. Лишь один отыскал там заветный конверт. В коридорах внимание часто привлекали будто специально разбросанные бумаги, не имевшие никакого отношения к делу, и я нещадно тратил драгоценное время, пока не понял – дурак, как же сразу не понял! – куда следовало идти. Взглянул на часы: всего два деления до полуночи.

Подземелье Ателлы оказалось в запустении: покрытое паутиной, холодное и неприветливое место. Вероятно, его все еще использовали только для обряда Посвящения – наводящая ужас комната не способствовала сохранению спокойствия, и оттого проверка с более высоким шансом оставляла в живых лишь по-настоящему способных и сильных чародеев. Увидев его, я вдруг понял, что скучал – весьма непривычное чувство.

Конверт оказался спрятан в книге на третьей полке самого неприметного стеллажа, и найти его я сумел только благодаря пыли – около той книги ее не было. Вернулся, гулко сглотнул – потратил на поиски почти полдня, горло уже саднило. Всего три чародея были в сознании, одна дама, казалось, вот-вот вернулась и приходила в себя, а остальные все еще пытались справиться с задачей. Надежды на успех у них, вероятно, почти не осталось.

Томико и сама находилась в кабинете лишь в виде оболочки, безмятежной, неподвижной. Как только часы сообщили о начале нового дня, она открыла глаза и тут же заговорила:

– Всем, кто вернется после этого мгновения, задание не засчитается. Остальным просьба подойти и отчитаться.

Той ночью я уснул, как только голова коснулась подушки. Задания были не такими уж и сложными, но отчего-то выматывали – может, элемент соревнования так действовал, а может, предвкушение ответственности, что висит на любом Верховном, и нежелание ее принимать. Но я не намеревался сдаваться так просто. А еще мучился вопросами. На каком же этапе с дистанции сошел Маркус? И как он отреагирует, если я проиграю? А если выиграю?

* * *

Встретившись на вершине чародейской башни, где обычно Гептагон проводил собрания, мы с прочими кандидатами – точнее, теперь уже соперниками, – окинули друг друга внимательным взглядом. Нас осталось четырнадцать. Из нас можно было бы собрать еще два таких же совета, как и Гептагон, но дело в том, что все испытания до этого были лишь прелюдией, и этого, собственно, никто не скрывал. Настоящее значение имело лишь последнее – проверка знаний сложнейших заклинаний, преподавала которые во времена моей учебы, задолго до нее и до сих пор лишь одна чародейка. Основательница Ателлы.

– Удивительно, что столь немногие из вас дошли до конца, но это к лучшему. Так мы не задержимся тут надолго. – Кьяра важно расхаживала по комнате. Я резко выдохнул, оказавшись в непосредственной близости от нее. От главы веяло не просто старостью, скорее затхлостью и близкой смертью, вот только я чувствовал это всегда, а она продолжала жить, наращивая силы и власть. – Итак… чтобы стать Верховным, вам потребуется умереть.

Чародейка, не то пропустившая уроки, на которых рассказывали об этом процессе, не то обучавшаяся в другой школе – что было бы странно, учитывая их уровень и то, что она дошла до последнего этапа отбора, – громко ахнула. Кьяра улыбнулась: снисходительно, довольно. Так же отреагировали и почти все прочие Верховные, лишь Тристрам устало потер переносицу, пряча глаза.

– Используйте навык управления кровообращением, чтобы одной ногой ступить за границу жизни. Встретьтесь с тем, что ожидает вас на той стороне. Будет непросто. – Глядя на ее улыбку, кто-то мог бы посчитать, будто она рада чужим страданиям, но я так не думал: я совершенно точно это знал. – Если станет слишком страшно, возвращайтесь, но помните, что так вы не пройдете проверку – ни мою, ни богов. Если же вы выдержите, боги могут как спуститься к вам, так и промолчать. Они изъявляют свою волю весьма четко. Вы непременно поймете, следует ли их ждать.

Комнату специально освободили от всех предметов мебели, из-за чего Верховным и приходилось стоять в дальнем углу, и я, не дожидаясь команды, занял точку подальше от окна – если задержусь на той стороне, солнце начнет бить по векам, а это может нарушить концентрацию. Однако не все оказались настроены так решительно. Кьяра тяжело вздохнула.

– Если вам нужно напомнить то, что проходят на третьем году обучения, можете воспользоваться Гримуаром.

Делать этого, конечно же, никто не стал. Возможно, коснись они драгоценной обложки, как их тут же выгнали бы за невежество. Слова главы Гептагона просто послужили пинком, и вскоре кандидаты рассредоточились по комнате.

Я опустился на спину, занял удобное положение, насколько это возможно, лежа на холодном полу, и постарался отгородиться от мира извне. В ушах зашумела кровь. Я ощущал, как бьется сердце, как замедляются потоки, как мутнеет разум, пока конечности не начали неметь, а затем не отключились и другие чувства. Тьма окутала меня со всех сторон, беззвучная и безвоздушная. Прежде я не прибегал к этой практике, но слышал, что вернуться к жизни после нее не так уж и сложно… если, конечно, ты вообще захочешь жить.

Сначала появились звуки: крики, плач, ломающиеся кости, клинок, входящий в плоть. Затем они обросли подробностями – так, из невнятных фраз стали выскакивать знакомые имена, названия мест и горькие проклятья. Летали где-то неподалеку, будто за пределами пузыря, в который было заключено мое тело – или то, что я им считал. А затем его окатило волной жара, и все это бросилось прямо на меня.

Думал, потону. Невыносимая, оглушающая боль. Казалось, меня топтали целые стада, мечами пронзали армии, заливали слезами безутешные семьи. Их страдания впитывались в меня, проникали под кожу, где сталкивались с магией и пытались ее подавить, а я не мог даже отбиваться – руки не слушались, ноги не держали. Силы покидали, утекая из тех самых порезов, что соленая влага разъела до настоящих дыр. Я слышал имя матери, но зажмуривался,