Союз трёх императоров - Сергей Анатольевич Балакин

– Объявляю заседание закрытым, а парламент – распущенным! Кончилось ваше время, три тысячи чертей вам в глотку и брандскугель в задницу!

Для большей убедительности боцман, известный в подпольных кругах по партийной кличке «товарищ Утюг», выстрелил в потолок из револьвера.

Ошалевшие от бесконечных прений лорды вздохнули с облегчением и безропотно подчинились. Кое-где даже раздались жидкие аплодисменты. Парламентарии полагали, что теперь освобождаются от груза ответственности за судьбу страны. Наивные: знали бы они, что вскоре их ждёт!..

Но мичман Казанцев при сём историческом моменте не присутствовал. Уже находясь в коридорах Вестминстерского дворца, он откололся от революционных масс и уединился в парламентской библиотеке со сдавшимся ему в плен капралом женского батальона. Вчерашняя служительница культа, ныне служащая Марсу, как и все англичанки, была некрасива, но любвеобильна, и изголодавшемуся по женским ласкам мичману пришлась в самый раз. Недавние противники предались отчаянному прелюбодейству прямо на разбросанных по полу фолиантах – сводах законов Британской империи.

– Again! Again! (Ещё! Ещё!) – страстно шептала мисс, извиваясь своим крепко сбитым телом. И неутомимый Казанова охотно выполнял её капризы, ласково называя её на ушко «Ненасытная Эгейн».

Лишь наутро, удовлетворив свой случайный военный трофей в одиннадцатый раз, обессилевший Казанцев сгрёб в охапку одежду, взял свой «Ли-Энфильд» и в чём мать родила вышел на улицу. Ещё он прихватил с собой маленький дамский браунинг, незаметно позаимствованный из кармана его случайной пассии. Так сказать, на добрую память о предмете своей внезапной страсти.

Сквозь густой лондонский туман уже пробивалась заря победившего социализма. А из окон парламентской библиотеки по-прежнему раздавались призывные стоны:

– Again! Again!..

Великая Майская Социалистическая революция свершилась!

* * *

В крупнейшем городе мира – Лондоне – царила анархия. Благочестивая публика не могла прийти в себя от ужаса и отсиживалась дома, закрыв двери своих жилищ на все замки и засовы. Представители городских властей, от бесцеремонных почтальонов до надменных полицейских, куда-то исчезли, и улицы оказались во власти ликующей черни.

Тон задавали революционные матросы, или, по-здешнему, «ревсэйлоры», прибывшие в столицу вершить социальную справедливость. Расхристанные, нетрезвые, с цигарками, гармошками и волынками, они толпами бродили по проспекту Маркса – так теперь назывался Уайтхолл, горланили неприличные песни и в такт стреляли из винтовок по фонарям. Самыми отвязными считались матросы, прибывшие с севера, из далёкого и забытого богом Скапа-Флоу. Впервые оказавшиеся в Лондоне и ошарашенные его имперским величием морячки растеклись по пабам и бабам, перестав быть организованной революционной силой. Более дисциплинированными оказались посланцы красного Портсмута. Они строем прошагали по Пэлл Мэлл, держа в руках винтовки и кумачовые плакаты с лозунгами: «Долой сэров и пэров!», «Власть – народу!», «Даёшь свободу!», «Мир, Труд, Май»…

Казанцеву довелось наблюдать их шествие лично. В качестве поощрения за участие в штурме парламента его премировали восьмичасовым увольнением в город. Правда, отпустили его не одного, а в составе группы из четырёх человек под присмотром хмурого бородатого брахмана, вооружённого метательными кольцами-чакрами и древним револьвером системы «Адамс» устрашающего калибра. Главарь «головорезов» Чаппай предупредил, что отдаление от группы на расстояние больше пяти шагов будет считаться попыткой к бегству со всеми вытекающими последствиями. При этом он недвусмысленно кивнул на своего земляка, официально занимавшего должность комиссара и исполнявшего роль пастыря.

Странное впечатление производила тогдашняя «столица мира». Вдоль улиц в огромном количестве были развешены флаги и плакаты из красной ткани. Британская Народно-революционная империя вместо знаменитого «юнион джека» получила новый флаг – красное полотнище, в верхнем углу которого красовались каббалистические символы – пентаграмма и наложенные друг на друга крест и полумесяц. Сакральные знаки вроде как означали единение трудящихся всех стран и их готовность пролить море крови в борьбе за свои права. Казанцев недоумевал: интересно, где революционные власти добыли столько красной ткани?

На площади Красного Мая (бывшей Пиккадилли), прямо на ступенях Дома пролетарской солидарности «Маркс энд Энгельс» (бывшего магазина «Маркс энд Спенсер») играл марши сводный оркестр Революционных (в прошлом Королевских) фузилеров, ныне перешедший на сторону новой власти. Музыканты – люди творческие и беспринципные, им было не до политики. Пока.

Больше всего Казанцева поразил витавший над городом дух безудержного веселья. Очевидно, те, кто не находил повода для радости, боялись высунуть нос на улицу, зато в рядах заполонившего мостовые плебса царило полное единодушие. Приверженцы нового строя ликовали. «Freedom! Freedom!» (Свобода! Свобода!) – орали на каждом углу. Казанцев вдруг подумал, что слово «free», от которого и происходит сверхпопулярное ныне заклинание, в английском языке означает «бесплатно». Вот оно, коренное понятие свободы! Бесплатно удовлетворить свои желания. Безнаказанно грабить, насиловать, убивать. Объявить библейские заповеди реакционными и вместо них ввести новое правило жизни: прав тот, у кого револьвер больше. «Ваше слово, товарищ Веблей!»…

Наверное, среди огромного скопища захвативших власть негодяев была горстка идеалистов, которая приветствовала революцию, искренне считая её началом новой эры – эры строительства общества всеобщего равенства и братства. Именно они громче всех кричали: «Свобода!». Одним из таких идеалистов был американский корреспондент Джон Рид – наверное, единственный иностранный журналист, оказавшийся в самой гуще революционных событий. Исповедуя левацкие взгляды, он восторженно принял революцию и упорно отказывался замечать кошмар, которым эта революция сопровождалась. Его репортажи из Лондона были столь одиозны, что ни одна аме-

риканская газета не решилась их напечатать. Ибо человеку с незамутнённым сознанием было очевидно: за привлекательными призывами экспроприировать, национализировать, раскулачить скрывался банальный грабёж. Логика новой власти проста – всё отобрать, а горсть отнятого бросить в толпу.

…На Трафальгарской площади царило оживление. С броневика «Остин», использовавшегося в роли импровизированной трибуны, эмоционально вещал низкорослый француз с монгольскими чертами лица, маленькой бородкой и обширной лысиной. Он только что прибыл на опломбированном пароходе из Швейцарии и был известен в узких подпольных кругах как «товарищ Лео Нин». Несмотря на все потуги, Казанцеву так и не удалось понять, о чём тот говорил. Что неудивительно: ну откуда мичман Российского флота мог знать, что такое «пролетарский интернационализм»? Казанцев оглядел собравшуюся на площади толпу. Народ грыз семечки и время от времени приветствовал слова оратора одобрительным свистом. Неужели аудитория в самом деле понимала суть выступления или она только делала вид? – для нашего героя этот вопрос так и остался без ответа.

По соседству со сторонниками Лео Нина собрались социально близкие «лейбаристы» – приверженцы учения некого Лейбы Бронстейна. Здесь же присутствовал и сам основоположник секты – мелкий бесноватой семит с кучерявой шевелюрой и нескромным взглядом. Сверкая очками и тряся козлиной бородкой, он убеждал присутствующих в скором пришествии мировой революции и эпохи всеобщего счастья. Лейбаристы с благоговением внимали