Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

Кто-то вдалеке всхлипывает, как будто его сердце разбито. Доджер чувствует, как ее собственное сердце дает трещину.

– Это из-за нас? – спрашивает он, и этот вопрос – слабое эхо ее вопроса, прозвучавшего сегодня утром. Она спрашивала о пожаре, о смерти; на самом деле о шести смертях, но только за одну из них она была готова взять ответственность. Он спрашивает о землетрясении, о кампусе, лежащем в руинах, о цене человеческих жизней. Оба они достаточно умны. Оба знают достаточно о подобных катастрофах, чтобы понимать, что число жертв будет исчисляться сотнями, если повезет, и тысячами, если нет.

– Роджер, – начинает она и, помертвев, замолкает, увидев, как он на нее смотрит. Будто он потерялся. Будто она – чудовище по ту сторону стекла. Будто он больше никогда не хочет ее видеть.

– Это из-за нас? – повторяет он. – Не лги мне, Додж. Я пойму, так что не лги.

Она открывает рот, чтобы соврать. И останавливается. Она не может. Физически не может. Она хочет соврать: она видит эту ложь у себя в голове, мерцающую и совершенную жемчужину уклончивости и обмана. Она практиковалась во лжи годами. Ей достаточно расположить слова в правильном порядке, и они сделают ту работу, которую она им предназначила. Но она не может. Роджер сказал ей не врать, и она не может соврать.

Роджер первый испугался того, что они могут сделать вместе. Доджер первая испугалась того, что он может сделать один.

– Думаю, да, – говорит она, и ее голос – шепот, ее голос – тихий вздох; ее голос почти поглощен рокочущим гулом умирающего землетрясения.

Толчки прекратились. Земля перестала колебаться. Осталась только мелкая дрожь, но через пару мгновений исчезнет и она.

– Мы… Наверное, мы что-то сделали, когда играли, наверное, мы могли что-то сломать. Мы вызвали землетрясение. Но мы никому не хотели вреда. Мы не могли знать.

– Теперь мы знаем.

И столько тоски в его голосе, столько тоски, и ей не нужна квантовая запутанность, чтобы понять, о чем он думает: она видит это по его глазам. Он делает шаг навстречу, наклоняется, целует ее в лоб, нежно, как фермер целует яблоньку. А затем отстраняется, делает шаг назад и, развернувшись, бежит, бежит, бежит в разрушенный кампус, прочь от того, что они могут сделать, когда они вместе, прочь от последствий того, что они уже сделали. Он бежит, а Доджер в кои-то веки – нет; она просто стоит там, где стояла, – глаза у нее наполняются слезами – и смотрит, как он уходит.

Отчет

Лента времени: 12:01 CST, 9 декабря 2008 года (тот же день)

Астролябия бешено вращается, небесные тела сотрясаются в буйной пляске.

Плутон – прекраснейший драгоценный Плутон, сделанный из тонко выделанной платины, усыпанной льдистыми алмазными крошками, – начал вращаться в обратную сторону и мчится задом наперед через механический космос. Кажется, что столкновение неизбежно, но раз за разом он проходит на волосок от Нептуна, уклоняется от Юпитера и неумолимо продолжает свой необъяснимый путь. И только солнце не двигается. Оно неподвижно зависло в центре этого хаоса. (Позже реконструкция событий покажет, что астролябия дала сбой с началом землетрясения в Беркли, а солнце остановилось, когда оно закончилось. Как связаны эти события, останется менее ясным.)

Рид стоит, заложив руки за спину, и, хмурясь, наблюдает за моделью вселенной, которая готова вот-вот развалиться и раз за разом отправляет планеты по неверной орбите. Не он создал эту астролябию (ему никогда не давалась инженерия, все его интересы лежали в сфере биологии), но он все равно ее любит, любит за то, что она собой представляет: все. Именно этим он однажды надеется править. Всем. Он возжелал этого в тот самый момент, когда его мать – его создательница – показала ему чертежи этой конструкции, когда он был всего лишь подмастерьем, а Асфодель Бейкер – величайшим алхимиком Северной Америки; когда она ненавязчиво распространяла свою пропаганду под маской детской сказки, когда могло показаться, что долговязый эксперимент по превращению неблагородных металлов в плоть по имени Джеймс Рид закончит тем, что станет всего лишь балаганным чудотворцем, умеющим смешивать змеиные масла и простейшие лекарства, и не более того. Он лгал, мошенничал, убивал и торговался, чтобы пробить себе путь к этому месту, к этой лаборатории, чтобы владеть этой астролябией. Хаос, разворачивающийся перед его взором, – либо знак того, что успех наконец близок, либо предзнаменование грядущего провала.

Это непременно должен быть успех. Второй вариант не рассматривается.

Что-то случилось с их кукушатами. С тех пор как их поместили в обычный мир, астролябия десятки раз принималась вращаться в обратную сторону. Он не помнит других временных линий, кроме этой, потому что он не один из кукушат, но астролябия… вот его секретное оружие. Она так тонко откалибрована, настолько тщательно настроена на функциональность живой вселенной, что, когда во вселенной что-то меняется, астролябия подстраивается. Смещение временной линии означает смещение вселенной. Смещение вселенной должно отразиться на астролябии, а иначе она была бы всего лишь драгоценной безделушкой из планет-самоцветов и сверкающих звезд, не имеющей другой ценности, кроме ценности самих материалов. Даже если бы Рид был на это согласен, сама астролябия – нет.

В открытую дверь у него за спиной стучат. Он не поворачивается.

– Которые? – спрашивает он.

– Чезвич и Миддлтон, – отвечает Ли. – Вы были правы. Они практически созрели.

– Что они сделали?

Когда она отвечает, он слышит в ее голосе улыбку. Ли всегда была поклонницей разрушений, особенно если что-то разрушено как следует и без лишних осложнений.

– Землетрясение в Калифорнии. Самое крупное в этом регионе за последние десятилетия. Федеральное агентство по ЧС принимает меры; число погибших будет исчисляться тысячами, и это только прямые последствия. Перебои с электричеством, водоснабжением и работой местных служб наверняка приведут к еще бóльшим жертвам. Я никогда не убивала столько людей. Даже суммарно.

Рид не спеша поворачивается.

– Ты уверена, что это их рук дело?

– Я это знаю наверняка. – Ли сияет. Пусть эту пару создавала не она, пусть их вырастили не по ее стандартам, и она без малейших колебаний могла бы приказать их куратору разобрать их на части, если бы считала, что это пойдет на пользу делу, но разрушения остаются разрушениями, и она не может не признать качество их работы. – Вы читали мой отчет?

– Напомни основные моменты.

Это не просьба. Ли чувствует, как ее улыбка увядает. Рид опасен даже в лучшие времена, а сейчас не самое лучшее время. Он