Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

что того гляди будет подорвана если не преданность, то дисциплина, Агрикола воздел руку, натянул поводья и развернул своего белого скакуна так, чтобы оказаться лицом к солдатам. Офицеры придвинулись ближе, чтобы не упустить ни слова.

Полководец говорил тихим, ровным голосом, как добрый отец, увещевающий взбудораженного ребенка, но слова его разносились над строем римлян из конца в конец и западали в душу. Он похвалил солдат за то, что они уже осилили такой дальний путь и выказали беспримерную отвагу и мужество, дерзнув выйти за рубежи римского мира, и мягко напомнил об опасностях, подстерегающих на пути тех, кто отступает через враждебную страну.

– …Отступление отнюдь не обеспечивает безопасности ни войску, ни полководцу… Вот почему честная смерть лучше позорной жизни… да и пасть на краю земли и природы никоим образом не бесславно[29].

Что до каледонцев, которых Калгак назвал последним свободным народом Британии, в речи Агриколы они стали просто-напросто жалкими беглецами.

– …Осталось лишь скопище трусов и малодушных. И если вы, наконец, отыскали их, то не потому, что они решили помериться с вами силами, а потому, что податься им больше некуда.

Слушая, как этот спокойный, доброжелательный голос развенчивает героику славного образа каледонцев, Гай был почти готов возненавидеть Агриколу. Но не согласиться с его выводами юноша не мог: одержав сегодня победу, римляне положат конец борьбе, которая тянется вот уже пятьдесят лет[30].

Гаю казалось, что этот человек воплощает в себе самую суть истинно римского духа, как себе представляет его Мацеллий. Невзирая на то, что род Агриколы происходил из Галлии и возвысился благодаря успехам на государственной службе сперва до сословия всадников, а затем и до сенаторов, в глазах Гая наместник был сродни древним героям республиканского Рима.

Подчиненные Лициния были искренне к нему привязаны, но в том, как офицеры смотрели на Агриколу, Гай ощущал нечто большее: безоговорочную преданность, которая помогала им сохранять твердость духа даже в такие минуты, как сейчас, когда собравшиеся на горе дикари начали приводить себя в боевое исступление, горланя боевые кличи и колотя по щитам. По-видимому, все, кому довелось служить под началом Агриколы, были готовы идти за ним в огонь и в воду. Гай, глядя на суровый профиль военачальника и слыша, как он говорит – спокойно и невозмутимо, как если бы беседовал с друзьями в своей палатке, – внезапно подумал: «Такая преданность создает императоров». Возможно, у Домициана есть все основания опасаться наместника.

Каледонцы выстроились на ближних высотах, причем ряды их разместились на холмах как бы ярусами, один над другим, нависая над равниной. Но вот неприятельские колесницы, везущие копейщиков, стремительно ринулись вниз по склону. Вокруг носились всадники, низкорослые лошадки, юркие и проворные, мчались во весь опор, возничие раскачивались из стороны в сторону на плетенных из ивняка помостах, а копейщики с хохотом потрясали оружием.

В глазах Гая то было зрелище, исполненное красоты и жути. Он понимал, что взору его вживе явлен воинственный дух Британии – таким, как видели его Цезарь и Фронтин, – и догадывался, что после сегодняшней битвы никогда и никому более не узреть его во всем величии и славе. Колесницы с грохотом летели вперед: в последний момент они развернулись, и метательные копья с глухим стуком ударили в римские щиты. Воины, пробегая вдоль оглоблей и между лошадей, подбрасывали в воздух сверкающие мечи и снова ловили их на бегу. Северяне пришли на битву словно на празднество; торквесы и витые браслеты блестели под солнцем. Мало кто был в кольчуге и в шлеме; большинство сражались в ярких клетчатых туниках или полуобнаженными, по светлой коже вились нарисованные синей краской спиральные узоры. Даже сквозь грохот колес Гай слышал, как каледонцы похваляются своей доблестью, и чувствовал не ужас, но горькую скорбь.

Один из трибунов бурно запротестовал: Агрикола спешился, и подоспевший слуга увел его коня с поля боя. На всех остальных лицах отразилась мрачная решимость. Все понимали: что бы ни случилось с войском, Агрикола спасаться бегством не намерен. «Они станут защищать командира ценой своей жизни, – подумал Гай. – И я тоже», – вдруг осознал он. Несколько штабных по примеру Агриколы тоже спрыгнули с коней; остальные, повинуясь негромким приказам военачальника, легким галопом понеслись вдоль строя. Гай натянул поводья, не зная, что делать.

– Ты! – Наместник жестом поманил его к себе. – Скачи к тунграм и вели им растянуть боевой порядок вширь. Скажи им, я понимаю, что тем самым будет ослаблен наш центр, но я не хочу, чтобы враги обошли нас с флангов.

Гай послал коня в галоп. Он слышал, как дротики глухо ударяют в щиты за его спиной: это бриттские колесницы отъехали назад и первая линия пехоты двинулась в атаку. Пригнувшись к самой шее лошади, Гай погнал ее во весь опор. Расстояние между двумя армиями сокращалось: противники готовились обрушить друг на друга сокрушительный шквал дротиков и стрел – и находиться под ударом не стоило. Впереди блеснул стяг тунгров, ряды расступились, пропуская всадника; а в следующую минуту гонец уже оттараторил приказ, двигаясь позади строя – фронт стал растягиваться в обе стороны, а Гай краем глаза наблюдал, как разворачивается вражеское наступление.

А ведь бритты – доблестные воины, отметил Гай, видя, как ловко те отражают римские копья своими круглыми щитами. Огромные рубящие мечи бриттов, с тупым концом, но остро заточенные с одной стороны, были куда длиннее, нежели даже римские спаты[31]. Взревели трубы, и центр строя Агриколы выдвинулся вперед, на сближение с противником.

Гай понимал, что здесь, на позициях пехоты, делать ему больше нечего, но никаких других указаний Агрикола ему не дал. Внезапно решившись, он коленями сжал круп лошади и поскакал вдоль строя дальше, в расположение кавалерии. Поверх голов ауксилариев он видел, как боевые порядки смешались и противники вступили в беспорядочную рукопашную схватку, в которой каледонцам не хватало места размахнуться своими длинными мечами. А у батавов это был любимый вид боя: они напирали вперед, кололи гладиусами[32] и разбивали врагам лица умбонами щитов. Над строем римлян поднялся торжествующий крик: первая линия каледонцев подалась назад, и центр фронта Агриколы двинулся вверх по склонам горы, преследуя неприятеля.

Пехотинцы с обоих флангов попытались последовать за ним, хотя и с некоторым опозданием, но бриттские колесницы, видя, что строй редеет, и распознав слабину, ринулись туда, грохоча и подскакивая на камнях. Еще миг – и они ворвались в пехотный строй, точно волки в овчарню, и на солдат обрушились удары мечей и копий. Кто-то заорал: «Сомкнуть ряды!», кони, люди и