Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

– Ты победил… – Кинрик в изнеможении откинулся назад; из ран на его руках и бедрах капля по капле сочилась кровь, – …сегодня… – Взгляды их встретились: в глазах Кинрика пылала непримиримая ненависть. – Но настанет день, когда ты заплатишь за все… – Бритт умолк. К ним уже подъезжала скрипучая телега, на которую грузили раненых.

На глазах у Гая двое легионеров в видавших виды доспехах подняли Кинрика и уложили его к остальным. Молодой офицер уже не радовался победе римлян: он понял, что потерял друга – это так же верно, как если бы Кинрик умер у него на глазах.

С наступлением темноты Агрикола приказал прекратить преследование, не желая рисковать своими людьми на незнакомой местности. Но для уцелевших каледонцев тяжкое испытание еще не закончилось. Римляне до глубокой ночи слышали, как женщины обыскивают поле битвы, призывая невредимых откликнуться. На протяжении последующих нескольких дней разведчики возвращались с сообщениями о том, что кругом, куда ни пойдешь, опустошение и разор. В краю, где еще недавно жил процветающий народ, царило немое безмолвие. Повсюду, глядя незрячими глазами ввысь, лежали мертвые тела детей и женщин: их убили сами каледонцы, чтобы спасти от рабства. Над пепелищами сожженных дворов клубился черный дым, пятная плачущие небеса.

Когда подсчитали итоги сражения, оказалось, что враги потеряли убитыми и ранеными до десяти тысяч человек, а римлян погибло всего триста шестьдесят.

Гай ехал верхом в колонне легиона, идущего на юг, на зимние квартиры, и вспоминал слова Калгака: «Отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир».

Север был замирен безусловно и окончательно, и последняя надежда бриттов на свободу погибла вместе с теми, кто защищал ее на горе Гравпий. Именно поэтому – а вовсе не потому, что в доверенных ему донесениях содержится весьма лестный отзыв о его ратных подвигах! – Гай вынужден был признать, что с внутренним разладом покончено: отныне он – римлянин телом и душою.

Глава 19

Надежды Агриколы на то, что одна выигранная битва разом обеспечит «умиротворение» севера, не оправдались. И хотя на улицах Рима люди танцевали при известии о сокрушительном разгроме противника на горе Гравпий, предстояло еще немало потрудиться, чтобы упрочить победу. Среди донесений, которые Гай вез на юг, был и приказ для него лично: вернуться в строй, как только исцелятся его раны. Наместник никак не мог допустить, чтобы такой многообещающий юноша зря пропадал в Лондинии.

Помимо прочего, Гаю поручили посетить лагерь для военнопленных, где содержались наиболее важные заложники. Кинрик все еще находился там, весь в шрамах, озлобленный, но живой. Он не скрывал угрюмой радости: Калгака, который должен был украсить собою триумф Агриколы в Риме, захватить так и не удалось. По всей видимости, никто не знал, что сталось с бриттским вождем. Что до друида Бендейгида, ходили слухи, что он прячется где-то в холмах.

– Меня взяли в бою, с оружием в руках, и пощады я не жду, – промолвил Кинрик, ненадолго смягчившись. – Но если наместник тебя хоть сколько-то ценит, попроси его помиловать старика. Я вытащил тебя из ловчей ямы, но Бендейгид спас тебе жизнь. Сдается мне, ты перед ним в долгу, так?

Гай не мог не согласиться с Кинриком. На самом-то деле он был обязан Бендейгиду куда большим, нежели полагал молодой бритт, и поскольку никаких доказательств того, что Бендейгид сражался против Рима, не было, Агрикола охотно дал знать по всему северу, что друид может спокойно возвращаться домой.

В конце концов, лишь после того, как сам наместник отправился на юг готовиться к возвращению в Рим, Гай получил разрешение отбыть в отпуск. Зима уже была на исходе, когда Гай наконец-то выехал в Деву навестить отца. Только теперь молодому офицеру представилась возможность выполнить наказ Юлии, данный ему много месяцев назад, – повидаться и объясниться с Эйлан.

Зимой на мрачном севере знобкий холод пробирал до костей, над почерневшей землей ярились лютые ветра, а ночи казались бесконечными. Даже здесь, далеко на юге, было зябко, хотя на ветках уже проклюнулись зеленые почки; плащ из волчьей шкуры пришелся куда как кстати. В Британии даже божественный Юлий некогда надевал сразу по три туники, одну поверх другой, чтобы не замерзнуть.

Странно было ехать через страну, где царит мир. Гаю казалось, что с тех пор, как он видел здешние места в последний раз, все наверняка должно было измениться до неузнаваемости, – как если бы он отсутствовал многие годы. Но когда он приблизился к Деве, от устья реки налетел промозглый ветер – такой же, как прежде, а над западным горизонтом нависали темные горы – те же самые сумрачные громады, что наводили на него такой страх в детстве. Молодой офицер проехал мимо высоченного крепостного вала к главным воротам; деревянный частокол лишь самую малость потемнел и растрескался от непогоды. Изменился он сам, Гай.

Шаги Гая звонким эхом разносились по мощенному камнем двору претория[33]. Валерий поднял глаза на вошедшего и в первую минуту нахмурился; Гай сбросил плащ – и секретарь просиял широкой улыбкой. Но вот из кабинета вышел Мацеллий, и Гай понял, что прожитые месяцы сказались не только на нем самом.

– Мальчик мой, ты ли это? Мы уж было забеспокоились, что наместник увезет тебя с собою в Рим. Он высоко о тебе отзывался, сынок, – очень, очень высоко. – Мацеллий крепко прижал сына к груди и тут же, словно устыдившись подобных нежностей, разомкнул объятия.

Но Гай уже успел почувствовать, как крепко стиснули ему плечи отцовские пальцы – словно Мацеллию не верилось, что его мальчик в самом деле здесь, перед ним, живой и здоровый. Не было нужды спрашивать, тревожился ли за него Мацеллий; седины в волосах префекта заметно прибавилось – уж верно, не из-за того, что он всякий день улаживал мелочные дрязги солдатни и офицеров, расположившихся на зимних квартирах, да подсчитывал лагерные запасы провианта и снаряжения.

– И долго ли нам суждено наслаждаться твоим обществом, прежде чем тебя потребуют обратно в Лондиний?

– Мне дали несколько недель отпуска, отец. – Гай выдавил из себя улыбку. – Я подумал, давно пора дома побывать. – Он с горечью отметил, что Мацеллий ни словом не упомянул о его предстоящей женитьбе. «Похоже, старик осознал, что я наконец