Дневник времён заразы - Яцек Пекара

Я покачал головой.

— Уже представляю себе восторг наших лекарей, — сказал я. — Да они же вас камнями побьют.

Разумеется, говоря «побьют камнями», я употребил метафору, но полагал, что жалобы на Баума посыплются не только в ратушу, но дойдут и до ушей Касси. А для того чтобы догадаться, что Касси непременно взбредёт в голову что-нибудь предпринять по поводу столь странного поведения, не нужно было прилагать особых усилий. И кроме всего прочего, столь диковинная процедура, какую хотел применить Баум, могла привести к бунту, особенно если бы кто-то был заинтересован в подстрекательстве толпы.

— Я ведь не буду никому говорить, что это мазь, в состав которой входит кровь из лихорадочной язвы, — сказал аптекарь. — Я назову это «Чудесным Эликсиром Баума».

Я махнул рукой.

— Я тронут, что вы поделились со мной идеей исцеления граждан нашего города, — произнёс я. — Однако же я вас предупреждаю: делать это вы будете на свой страх и риск. Но я вас не выдам и ничего вам запрещать не стану. В худшем случае заразите горожан лихорадкой на губах. — Я пожал плечами. — А от этого с ними ведь ничего не станется.

— Но мне очень, очень нужна ваша помощь. — Он посмотрел на меня умоляющим взглядом.

— И речи быть не может, господин Баум. И у города, и у меня достаточно своих хлопот, чтобы ещё ввязываться в ваши.

Он сложил руки, словно для молитвы, и принял очень серьёзное выражение лица.

— Метр Маддердин, я готов на великие жертвы. Скажу больше: я готов вас осчастливить, если вы мне поможете. — Он вдруг замахал руками. — Ах, что я говорю?! Неверно говорю: «мне»! Ведь речь идёт о помощи городу и всем тем бедным, больным людям, которые…

— Хорошо, хорошо, — прервал я его. — Уверяю вас, взывать к моей жалости — бесплодное для вас занятие. И добавлю также, что если, как я слышал, вы употребили слово «осчастливить», то сделали это, по моему мнению, весьма опрометчиво.

Ибо знайте: нужно очень, очень многое, чтобы вызвать улыбку на лице инквизитора.

Мне было любопытно, как глубоко Баум готов залезть в кошель и чего на самом деле он ожидал бы от меня взамен. Хотя я всё время размышлял, стоит ли мне впутывать авторитет Святого Официума в защиту диковинных идей аптекаря. Вопрос был ещё и в том, насколько я верил, что его слова достойны звания научной теории, а не являются лишь плодом ума. Ума, пусть и живого, но пропитанного фантастическими концепциями. А второй вопрос звучал так: насколько неудача Баума могла бы навредить мне самому?

— Я могу предложить вам сто крон наличными, если хотите — выплачу прямо здесь и сейчас, либо солидный процент от предполагаемой прибыли.

— От предполагаемой прибыли, — повторил я и улыбнулся. — Меня радуют ваш оптимизм и энтузиазм, но, увы, я их не разделяю. Однако прежде всего я хотел бы понять, чего бы вы ожидали от меня взамен на эту скромную сумму, которую вы предлагаете?

— Защиты, мастер Маддердин, — сказал он. — Защиты от злых людей, которые готовы были бы ставить мне палки в колёса, но не осмелятся, однако, напасть на того, кто находится под опекой Святого Официума.

Я посмотрел на него и покачал головой.

— Господин Баум, вы мне в самом деле симпатичны, но поймите, я не могу впутывать Инквизицию в столь сомнительное предприятие.

Баум, услышав слово «сомнительное», явно и с неудовольствием скривился, но я продолжал:

— Даже если бы наше ведомство получило с этого шестьдесят процентов… — Я помедлил. — Ну, скажем, половину прибыли, и то мне пришлось бы отказать.

— Половину?! — Баум вытаращил глаза.

— Помощь Святого Официума стоит недёшево, а всё потому, что каждый грош идёт на приумножение славы Божьей, — объяснил я. — А вы ведь понимаете, что негоже было бы жертвовать Богу что попало…

Аптекарь хотел было ещё что-то сказать, но я прервал его решительным жестом.

— Господин Баум, не знаю, заметили ли вы, но у нас в городе есть и другие проблемы, помимо кашлюхи. Я знаю, что болезнь эта досадна и собирает смертельную жатву, однако сегодня, говоря по совести, меня больше беспокоит архидьякон Касси. Ибо, как я предчувствую и подозреваю, он вот-вот примется за аресты большей части городского совета. Так что давайте договоримся: когда мы избавим Вейльбург от Касси, тогда и вернёмся к нашему сегодняшнему разговору.

Баум заметно сник, но слова мои прозвучали настолько категорично, что он понял: ни просьбой, ни уговорами он уже ничего не добьётся.

— Но вы ведь не запретите мне продавать лекарство, правда?

— Господин Баум, перечень лекарств, предлагаемых в аптеках, не является заботой Святого Официума, ежели для их изготовления не применяются нечестивые, чернокнижные методы, — ответил я. — Однако, как человек опытный, я настоятельно советовал бы вам воздержаться от реализации ваших смелых концепций. Ибо если вы накличете беду, дав людям призрачную надежду, то ратманы могут позже накликать беду на вас. А вы бы этого не хотели, верно?

Он усердно закивал.

— Я едва открыл аптеку, конечно же, я не хочу никаких неприятностей, — заверил он.

— Тогда забудьте о своих странных идеях с лихорадкой на губах. Продавайте обычные лекарства, продавайте свой чудесный сироп, смягчающий кашель, продавайте свою освежающую воду, которая так пришлась по вкусу клиентуре. — Я развёл руками. — Этого достаточно, чтобы вы жили хорошо, чтобы вам завидовали и вас уважали. Зачем вам проблемы?

Он тяжело вздохнул.

— Может, вы и правы, — сказал он. — Я последую вашим указаниям, хотя… — Он покачал головой. — Думаю, я мог бы спасти многие жизни благодаря моему лекарству.

— Спасение людей пока что оставим на волю Божью, — произнёс я. — А кроме того, вы и сами не знаете, помогли бы вы им или навредили. Настанут времена поспокойнее, тогда всё и устроите.

После этого мы ещё немного поболтали о вещах малосущественных, скорее о лёгких сплетнях, чем о тяжких проблемах, но Баум был определённо не в духе, ибо разговор со мной явно пошёл не по его замыслу. Тогда-то, в нашей трапезной, я и видел мастера аптекаря в предпоследний раз. В последний раз я увидел его днём позже, но виделись мы тогда уже очень недолго.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ЖЕРТВЫ И ПАЛАЧИ

Старый сторож лежал сразу за приоткрытой дверью с раскроенным горлом, его волосы утопали в крови, что растеклась вокруг головы обширной лужей. Мне не нужно было ни прикасаться к нему, ни разглядывать его