Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

город – город, где они с Доджер наконец были вместе, где им наконец дали стать друзьями, братом и сестрой и всем, чем они должны были быть всю свою жизнь, – разрушился прежде, чем он от нее ушел. Он начал все с чистого листа. И надеется, что и она тоже.)

Он доходит до Дерби-стрит и сворачивает в жилые кварталы. Они прячутся за коммерческими зданиями, надежно скрывающими их от глаз туристов и родителей, приехавших навестить своих чад. Здесь процесс восстановления гораздо заметнее, потому что этот район Беркли по большей части отказался меняться. Живущие здесь люди дорожат своими викторианскими домами, которые сейчас стоят в строительных лесах, и их мало-помалу – по черепичной плитке, по кусочку проволоки – осторожно возвращают к жизни. На одной из улиц все жители согласились три недели жить без электричества, потому что в каком-нибудь доме мог запросто вспыхнуть пожар; и, когда бригада электриков восстановила проводку, они устроили праздничную вечеринку на весь квартал – фейерверки были видны за несколько миль. Арендная плата здесь невысокая, нужно только найти человека, который готов доверить свое отремонтированное сокровище незнакомцу.

Дуплекс Роджера располагается на нижнем этаже одного из таких викторианских домов, хотя употреблять слово «этаж» не совсем верно: на самом деле есть только половина этажа, так что они обходят дыры в полу, посмеиваясь над абсурдностью ситуации; иногда Роджер изображает канатоходца, но временами ему все-таки просто хочется иметь возможность сходить в туалет, не рискуя оказаться в подвале.

В коробке на крыльце свернулся калачиком древний рыжий кот, спрятав нос под лапу. Наклонившись, Роджер ласково гладит старину Билла и заодно проверяет, что тот еще дышит. Никто не знает, сколько ему на самом деле лет, но он точно прожил дольше всех уличных котов, которых Роджеру доводилось встречать, и он морально готовится к тому дню, когда сердце доброго старого котяры сдастся и он тихо, спокойно уйдет.

Бока старины Билла вздымаются и опадают – несильно, но в ровном ритме. Что ж, еще один день для лучшего кота в Беркли; еще одна ночь для лучшего кота на свете. Роджер поднимает взгляд и видит, что входная дверь открыта и с порога ему улыбается Эрин.

Он улыбается в ответ.

– День прошел удачно? – спрашивает она и, ухватившись за лацканы пиджака, поднимает Роджера на ноги.

Он подается навстречу, не сопротивляясь. Он давно уяснил, что, когда красивая женщина чего-то от тебя хочет, лучше не спорить. Так будет гораздо приятнее для всех.

– Вполне. – Он наклоняется и целует ее, и она с энтузиазмом отвечает на поцелуй. Когда он снова отстраняется, она улыбается. И он тоже. – Как прихожане?

– Приходят, – бесстрастно отвечает она и тут же смеется над своей шуткой.

Из квартиры, где жила Доджер, в университете осталась только Эрин. Кэндис погибла, пытаясь спасти группу дошкольников от рушащихся стен. Доджер исчезла. А Эрин осталась. Она переждала землетрясение недалеко от квартиры, прижимая к себе старину Билла. А потом отпустила кота и отправилась искать, где может пригодиться ее помощь. Оказалось, что у нее золотые руки, – как она объяснила, потому что ее семья занималась строительством и медициной. Роджер встретил ее через три дня после землетрясения возле приемной палатки полевого госпиталя. Он неловко спросил, как у нее дела. Она рассказала ему про Кэндис, про то, как обрушилась их квартира, про то, как она откапывала одежду из-под обломков. Он спросил, не хочет ли она переехать к нему, потому что его жилище осталось целым, хотя воды пока нет.

Она переехала в тот же день. Когда три недели спустя он переехал в квартиру побезопаснее и с работающим водопроводом, она переехала вместе с ним. В их первом совместном жилье было две спальни. Здесь тоже, но одна из них служит рабочим кабинетом: в ней все заставлено книгами, которые он не разрешает хранить в той комнате, где они спят. Унитарианская церковь, где Эрин служит пастором, находится всего в полумиле от их нынешнего жилья. Как и он, она почти каждое утро ходит на работу пешком. Как и он, она предпочитает ноги другим видам транспорта.

Глубоко в подсознании для них обоих землетрясение все еще продолжается и будет продолжаться всегда.

Прежде чем пропустить Роджера в дом, Эрин снова его целует. Затем закрывает за ним дверь, отгораживаясь от мира, в котором они чужие, который не был создан, чтобы вместить и принять таких, как они.

– Так что, ничего интересного?

– Кто-то построил в библиотеке башню из книг, и она упала, когда я наводил порядок на полках. – Он снимает куртку и вешает ее на крючок. – О, и я почти закончил перевод манускрипта, который принес Кристофер. Это очень интересный диалект бретонского.

– Стены еще не начали кровоточить? – мягко спрашивает она. – Когда ты переводишь какой-нибудь манускрипт из глубины веков, я все время этого опасаюсь. Что стены начнут кровоточить, и нам придется иметь дело с восставшими мертвецами и кучей агрессивных оживших деревьев.

– Ради тебя я бы приделал себе вместо руки бензопилу, – говорит Роджер, и Эрин смеется, и все чудесно, все идеально.

Конечно, кое-чего недостает, и не только в полу гостиной, но чего-то недостает в любой жизни, ведь так? Именно недостающие фрагменты отличают настоящую жизнь от картины жизни, которая не могла бы существовать на самом деле.

Недостающие фрагменты – неотъемлемая часть существования.

Роджер пытается убедить себя в этом, шагая вслед за Эрин на кухню. Кофе и лимонный кекс могут справиться с любой меланхолией.

Она идет с твердой уверенностью (ему до такой уверенности – как до луны пешком), с абсолютной верой в то, что ее ноги найдут надежные участки пола. Только благодаря ей они вообще могут здесь жить: технически это здание должны были признать непригодным для проживания, но каким-то образом она нашла правильное сочетание законов и лазеек в них, чтобы это место стало их домом. Правила любят ее почти так же сильно, как он. Ее пепельные волосы прекрасно смотрятся в свете, проникающем через окно в коридоре, и это дом, это гавань, это все, что ему нужно.

Может быть, это не совсем та жизнь, о которой он мечтал, но абсолютно точно та жизнь, которую он заслуживает.

Роджер может засыпать долго, но, когда заснет, он спит глубоко, безусловно, как дитя. Он раскидывает худые руки, которые обычно держит крепко прижатыми к телу, обнажая их истинную длину.

Эрин сидит рядом с ним на кровати, наблюдая, как он похрапывает.

Она хотела бы любить его так же, как он, наверное, любит