Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

– Это Рука славы, – говорит она. – Я сделала ее из отрезанной руки убитой женщины, потому что знала, что рано или поздно она мне понадобится. Я уже так долго тебя защищаю. Так долго, что столько не живут, – спасибо твоей сраной сестре. Мне жаль так неожиданно на тебя все это вываливать, но я сомневаюсь, что мог бы найтись подходящий момент, чтобы сказать: «Эй, Роджер, ты знаешь, тебя создали алхимики, которые хотят править миром, и они надеются, что вы с Доджер поспособствуете достижению этой цели».

Роджер знает эту руку. Прошло много времени, но есть вещи, которые он не в силах забыть: форму длинных элегантных и ловких пальцев Смиты, то, как она красила ногти в вызывающе яркие цвета, привлекая внимание к своим рукам, потому что считала их лучшей частью своего тела. Рука, которую держит Эрин, принадлежит девушке, погибшей в пожаре. Как эта рука могла здесь оказаться? Как она может до сих пор выглядеть такой свежей и словно живой? Но она здесь и выглядит именно так, и мир будто сошел с ума.

– Свяжись с ней, – повторяет Эрин.

В ее голосе нет любви. Может, ее там никогда и не было. А может, и была. В некоторых вещах трудно притворяться, особенно если вы столько лет вместе. А они вместе много лет. Их отношения, пусть и неформальные, пережили официальные браки его друзей и коллег; бывали дни, когда ему казалось, что они будут вместе всегда. Дни, когда ему казалось, что Эрин – девушка из его «долго и счастливо», что они смогут кирпичик за кирпичиком выстроить свое будущее, просто держась друг за друга и никогда не расставаясь. Он доверял ей с самого землетрясения, с тех пор как она перестала быть странноватой соседкой Доджер, а стала его другом, близким человеком и, в конце концов, его возлюбленной.

Он не может в одно мгновение все это отбросить. Поэтому он делает глубокий вдох, пытаясь не обращать внимания на дурные предчувствия, и говорит своим самым серьезным тоном:

– Эрин, я хочу, чтобы ты объяснила мне, что происходит.

– Ого. – Глаза у Эрин удивленно распахиваются. – Каждое проявление действительно подпитывает каждое следующее. Неудивительно. Неудивительно. Я… – Она встряхивается, как мокрая собака, словно пытаясь сбросить с себя нежеланный контроль. – Я родилась в той же лаборатории, в которой создали Доджер и тебя. Вы были любимым проектом человека по имени Джеймс Рид, который уже больше ста лет пытается в соответствии с указаниями Асфодель Бейкер воплотить в человеческом теле универсальную концепцию, называемую Доктриной Этоса. Ваше поколение было первым, в котором он начал разделять Доктрину на две половины, как для того, чтобы носители больше походили на обычных людей, так и для того, чтобы ими было легче управлять. Тебе достался язык. Доджер досталась математика.

– А тебе явно досталось по голове, если ты думаешь, что я поверю во всю эту чушь.

Роджер начинает злиться. Это невыносимо. Это смехотворно, это какое-то сумасшествие; и это невозможно было бы проигнорировать, даже если бы Эрин не зашла так далеко, что упомянула Доджер. Он не говорит о своей сестре, если можно этого избежать. Он сделал свой выбор. Ему с этим жить.

(Под гневом прячется ужас, тягучий, густой и вязкий, как мед. Потому что то, о чем она говорит, невозможно, да, но ведь и квантовая запутанность между близнецами тоже невозможна, а еще невозможно, играя, вызвать землетрясение. Эрин помещает его жизнь в новый контекст, в котором все, во что всегда было невозможно поверить, внезапно обретает абсолютный смысл. И он этого не хочет.)

– А ты не хочешь узнать, для чего они создали меня?

Он не хочет.

– Конечно, хочу, – отвечает он. – Почему бы не поиграть? Так ради чего тебя создали твои безумные хозяева-ученые?

– Не безумные ученые, а алхимики. Безумные ученые добрее к своим творениям.

Свободной рукой она берет стоящую на комоде миску с мелочью, немного наклоняет ее, чтобы показать ему содержимое, а затем подбрасывает монеты в воздух. Роджер не успевает и глазом моргнуть, как они падают на пол, образуя вокруг нее решетку. Каждая монета ложится так, будто под полом спрятана магнитная катушка: точно по вершинам воображаемых квадратов. Каждая монета лежит решкой вверх. Эрин ставит миску на место.

– Хаос и Порядок были одними из первых целей, – говорит она. – Может показаться, что они должны быть чем-то большим, чем Доктрина, но оказывается, что раз они первичны – они просты. Они используют марионеток с таким же происхождением, как у меня, почти так же долго, как работают над воплощением вашего. Я – живое воплощение Порядка, а ты будь порядочным мальчиком, выметайся из постели и двигай за мной.

– Это был ужасный каламбур, – на автомате говорит Роджер.

Он не может отрицать того, что видят его глаза. Он всегда был хорош в том, чтобы объяснять невидимое, но это? Это физическая реальность. Он знает, что никаких магнитов под полом нет. Это зашло слишком далеко, чтобы быть розыгрышем.

Эрин хмурится.

– Ты все еще не воспринимаешь происходящее всерьез? Когда я не выйду на связь, они пошлют сюда людей. Они найдут тебя. И убьют.

– Точно. – Роджер скрещивает руки на груди. – А зачем ты мне помогаешь, если эти люди тебя создали?

– Потому что они создали меня так же, как создали тебя: как часть пары. Хаос и Порядок. Но мы не были так плотно связаны друг с другом, как вы с Доджер, – помнишь, как она вскрыла себе вены и едва не истекла кровью в овраге за домом? Я помню, как во временной линии, которой никогда не существовало, вы с ней спорили, точно ли необходимо, чтобы это случилось. Стоит ли вам вдвоем изменить ход событий. Но она сказала, что это происшествие должно остаться на временной линии, потому что благодаря этому я смогла убедить тебя поехать со мной.

Глаза у Роджера раскрываются все шире, так что кажется, что еще чуть-чуть, и они станут размером в пол-лица. Он сильнее обхватывает себя руками: ему нужна хоть какая-то поддержка.

– Ты не сможешь выжить, если она умрет, а она не сможет выжить, если умрешь ты, – кукушата так устроены, все в вас продумано до последней детали. А я прекрасно могу жить без своей второй половинки. Но это не значит, что я этого хотела.

Даррен, будучи олицетворением Хаоса, был угрюмым и вспыльчивым, жестким до комичности. Он хотел, чтобы все происходило в точном соответствии с правилами, которые понимал только он, потому что он сам их придумал. И он ее любил. О, как же он ее любил. Они