Код Гериона: Осиротевшая Земля - Людмила Брус

Огонь и птицы

Арсений Осокин, 8 сентября 2192

Илью Осокина похоронили через день после гибели – в больничном саду вместе с новыми покойниками, добитыми птичьей чумой: топливо нужно было беречь, и Алехандро разрешил хоронить там мёртвых. Альды на похоронах мужа не было. Она оставалась в кузнице, отказываясь с кем-либо говорить кроме Акеми. «Смерть идёт за мной по пятам» – вот была последняя фраза, которую услышал от мачехи Осокин-младший, придя забрать останки отца. Сам он, сказать по правде, не горел желанием её видеть; в бессмысленной, жестокой смерти доктора юноша винил Рэнди с его страстью к приключениям. Всю эту затею с полётом он с самого начала считал обречённой на провал и досадовал, что старшие так за неё уцепились.

Но по-настоящему он возненавидел тех сограждан, что лечились у его отца сами и водили к нему своих детей, но с воодушевлением прибежали убивать его за мнимое «предательство» – только потому, что никто в его семье не подцепил заразу: побег Рэнди стал искрой, из которой разгорелось пламя, но пожар назрел ещё раньше. Как впоследствии узнал Арсений, эти прекрасные люди, увидев, что натворили, просто разбежались по домам, хотя судить и наказывать их было некому. Посочувствовать Арсению пришли немногие, но даже их слова не утешали, а ранили ещё сильней.

Между тем, Масако умирать упорно не желала; припадки, лихорадка и бред у неё пошли на спад. Не ей одной так повезло. Ещё восемь заболевших продолжали цепляться за жизнь – и это уже после того, как их негласно признали умирающими. Чтобы не утонуть в своём горе, Арсений внимательно наблюдал за течением болезни и тщательно записывал в многоразовом блокноте изменения в состоянии подопечных, стремясь установить закономерности. Первое, что он смог выяснить – риск заразиться и умереть увеличивался с возрастом. Все, кто перешагнул сорокалетний рубеж, уже скончались либо находились при смерти, в то время как на поправку шли молодые люди и дети. Тридцатишестилетняя Масако оказалась самой старшей из выживших: то ли с иммунитетом повезло, то ли люди азиатских кровей были более устойчивы в целом. Во-вторых, смертельной оказалась лёгочная форма, но заражение через кровь оставляло заболевшему шанс.

– Теперь для этих уродов мы не просто еретики, а еретики, летающие по небу, – сказал Алехандро, буравя Осокина-младшего выцветшими глазами, словно тот был в чём-то виноват.

– Не вижу разницы, – бросил Арсений, воткнув лопату в землю.

– В Порт-Амундсене её тоже, наверное, не видели… Я, чтоб тебе было известно, уже пять человек потерял: двух мёртвыми, а трёх больными…

– Даже в Золотом веке лекарства от новых болезней делали годами! А мне пенициллин из плесени получить – уже счастье, – сказал Арсений и, не забирая лопаты, побрёл работать. Он отодвинул в сторону самодельную металлическую дверь на колёсах, поставленную вместо разбитой стеклянной, и оказался в полутёмном коридоре, уставленном для поддержания тепла коптящими бочками. Дым выходил сквозь отверстия в потолке в вентиляционные шахты, но всё равно наполнял воздух едким запахом, перемешанным со смрадом болезни и нечистот – совсем как лет семь тому назад, когда в Мак-Мёрдо разразилась дизентерия. Из глубины здания доносился надрывный кашель, стоны и монотонные просьбы принести, ради обоих солнц, воды. Овдовевший мужчина, чью супругу положили в жёсткую землю вместе с Ильёй Осокиным, сидел на полу и плакал.

Арсения затрясло; даже подростком он не отворачивался от крови, не боялся вида переломанных костей и спокойно зашивал раны, но терпеть не мог бурных эмоций и слёз – ни женских, ни, тем более, мужских. И так чувствуешь себя дерьмом, когда умирает пациент, а эти слёзы – как удар под дых. Каким же невозмутимым и терпеливым был Илья Осокин, столько лет варясь в чужих страданиях, но никогда не позволяя себе ныть!

– Соболезную… – пробормотал Осокин-младший, присев рядом со стариком. Тот накинулся на него с той же яростью, с какой накануне – люди на площади, схватил за грудки и стал трясти с неожиданной для его возраста силой.

– Чего вы ждёте? – фальцетом взвыл мужчина. – Почему не остановите заразу? Я не верю, что в старых запасах у вас ничего нет!

– Я пытался. Антибиотики, что еще остались, давным-давно просрочены – даже самые сильные. Ими сейчас не вылечить даже простуду! – рявкнул Арсений, чувствуя, что вот-вот сломается тоже. Он позавидовал младшему брату. Если той ночью Крестители попали в него, парень погиб в момент восторга и эйфории, в облаках, дыша чистым воздухом. Ему не нужно всякий раз просыпаться, заранее ненавидя грядущий день!

– Вы же умные, гарпун вам в бок! Так придумайте что-нибудь! – требовал мужчина.

– Придумать – это время нужно! Кто больных будет принимать, осматривать, ходить за ними? У нас рук не хватает, сами же видите! На почти три сотни человек я, два отцовских ученика да три сиделки!..

Старик отпустил Арсения, отвернулся и продолжил сдавленно рыдать.

– Вы бы шарфом своё лицо прикрыли, – осторожно предупредил юноша. – Как бы вам не заразиться самому.

– Да гори всё синим пламенем, – всхлипнул мужчина, и молодой врач перешел в контрнаступление.

– Другие-то в чём виноваты? Почему чужие должны подцепить от вас эту дрянь? Я вас спрашиваю? Ещё задолго до того, как вам станет плохо, будете повсюду сеять заразу! Так что нечего винить нас, коли сами о последствиях не думаете!

Услышать, как Арсений на кого-то орёт – это было почти как увидать собаку в бальном платье. А потому к старику мигом вернулся разум. Перестав рыдать, он натянул на лицо шарф и побрёл к выходу.

– Вернусь к вам, раз рук не хватает. Вечером ждите, – прохрипел он, когда Арсений, забежав вперёд, отодвинул перед ним дверь.

Старая больница была рассчитана на двести пятьдесят человек – пятую часть нынешнего населения города, но единовременно там никогда не лежало более ста, а чаще – и полсотни больных: если недуг не валил с ног и не грозил близкой смертью, жители предпочитали лечиться дома, приходя к Осокиным для того, чтобы получить лекарство.

Арсений открыл ключом кабинет отца, затем – шкаф, и, наконец, – металлический сейф, где лежали старые бледно-зелёные медицинские комбинезоны с фильтром воздуха, способные в течение нескольких часов сами очищать себя от заразы. Врачи и сиделки Мак-Мёрдо, в большинстве своём – потомки медиков, работавших здесь ещё до Блэкаута, берегли эту одежду, как зеницу ока. Осокин-старший шутил, что когда и её не останется, то врачам придётся носить одежду и маски из кожи, как делали чумные доктора в Средневековье. Между тем, в поселениях, которым повезло меньше, медики поступали именно так.

Едва он переоделся, как на него налетела ученица доктора Осокина Соня, перечислив тех, кто скончался за ночь, тех, кто готовился умереть и тех, кого принесли сюда на рассвете. Но первой Арсений решил осмотреть лежавшую в атриуме Масако. Когда он подошёл, женщина спала, несмотря на громкий кашель, бред и стоны вокруг – так крепко, что выглядела мёртвой. Её бескровное лицо словно сияло на фоне раскинутых на постели угольно-чёрных волос, но пульс был спокойным, дыхание – ровным, лихорадки не наблюдалось, глаза время от времени двигались под сомкнутыми веками. Стоило Арсению встать с края койки, она заворочалась, громко вздохнула и медленно осмотрелась по сторонам, словно не сразу вспомнила, где находится.

– Пить… – прошептала она, подняв руку, и Арсений сам побежал к бочонку с кипячёной водой. Когда он вернулся, сознание вернулось к больной уже полностью.

– Рэнди не заболел?.. – спросила женщина, осушив стакан, и Арсений в очередной раз ощутил болезненный укол в сердце. Свет, что ли, клином сошёлся на этом любителе рыться в мусоре? Но, стремясь «заболтать» собственную боль, Арсений кратко рассказал ей обо всех последних событиях, умолчав лишь о том, что доктора Осокина больше нет. Он отказывался принимать потерю, хотя сам опустил тело в землю.

– Поверить не могу, что у него получилось… Не растащили бы теперь моё добро из кузницы. А то маме за этим следить уже нелегко.

– Там Альда… – прохрипел Арсений и отвернулся, чтобы женщина не увидела слёз. Её следующий вопрос касался уже доктора Осокина.