Судьба Одина - Скотт Оден

у тебя Ульфсстадир и использовать жир с твоих ляжек, чтобы законопатить его стены! — Скрикья взглянула на своего отца, который кивнул, затем отошла от домов Кьялланди и Балегира. — Где мои дочери? — зарычала она.

И в ответ раздался хор яростных криков. Из рядов каждого Дома вышли желтоглазые воительницы, скандалистки и ведьмы с кинжалами. К ней присоединились дочери ее крови и дочери всех Отцов до единого. Если их мужья или родители и хотели бы их остановить, они не осмелились высказать своего неодобрения. Огненный взгляд Гримнира держал их в узде.

Вскоре место, где только что стояли парни Гангра, заполнилось армией злобных боевых ворон с желтыми глазами. Скрикья оглядела их ряды и кивнула, удовлетворенно зарычав. «Возможно, у нас осталось совсем немного времени до того, как звук Рога призовет нас на поля Вигрида и на Последнюю битву, но мы воспользуемся тем временем, которое у нас есть! Спойте этим мужланам их предсмертные песни, мои свирепые Дочери Хель!» — От пронзительного крика, вырвавшегося из их глоток, кровь застыла в жилах тех, кто его услышал.

Гримнир кивнул.

— Тогда давайте скрепим это соглашение, — сказал он. — И скрепим его кровью! Моей кровью! — Он снял свою турецкую кольчугу, свой гамбезон. В его руке остался только обнаженный клинок. С этими словами он вознес Хата к затянутым облаками небесам, где сияли огни Иггдрасиля. — Услышь меня, о Имир! Будь свидетелем, Отец Великанов и Повелитель Морозов! Меня называют Создателем Трупов и Гасителем Жизней; Я Несущий Ночь, Сын Волка и Брат Змеи. Я Человек в капюшоне, Истребитель Родственников и Палач Ведьм! Мясник Мордветтиров! Зверь из залива Гьёлль и Чужак! Я Гримнир, твой воин! Пусть лорды Настронда принесут свои клятвы, и пусть моя кровь скрепит их! Пусть они отправят меня обратно в Мидгард в последний раз!

Кьялланди подошел к нему первым. Он вытащил нож. «Я Кьялланди Олений Череп, сын Хьялти Топора, и этой кровью я приношу свою клятву». — Он обнял Гримнира… и вонзил свой нож в бок скрелинга. Гримнир зашипел, но ничего не сказал.

Следующим появился Манаварг, и он даже не пытался скрыть злобный блеск в своих глазах. Его нож был изогнутым и зазубренным. «Я Манаварг, лорд Каунхейма и виночерпий Отца Локи, и этой кровью я приношу свою клятву». Его объятие было мимолетным, но нож вонзился в противоположный бок Гримнира. Его единственный глаз вспыхнул от ярости, но он ничего не сказал.

Следующим появился Дреки, за ним Нагльфари и Ньол, их ножи были острыми и голодными; Храуднир последовал за Лютром, и оба нанесли ему удар с величайшим почтением. Кровь сочилась из сжатых челюстей Гримнира, но он ничего не говорил. Балегир неторопливо подошел к нему, демонстративно вытащив из-за пояса короткий кинжал. Он обнял сына и нанес ему удар под правую подмышку. Из его пробитого легкого вышел воздух. Балегир повернул клинок и вытащил его.

— Я Балегир Глаз, законный лорд Ульфсстадира, и этой кровью я приношу свою клятву.

Гримнир сплюнул себе под ноги, но ничего не сказал.

Последней появилась Скрикья. У нее был длинный и тонкий нож, и, обняв своего младшего сына, она зажала нож между ними, вонзив острие в жилистые мышцы его живота. Гримнир зашипел.

— Я Скрикья, дочь Кьялланди, — сказала она, — и эта кровь — моя кровь, кровь моего чрева. В этом я даю клятву. — Желтые глаза встретились с красным, и Гримнир кивнул. Он по-прежнему ничего не сказал.

Он пошатнулся, кровь хлынула из его тела. Чудовищная жизненная сила, питавшая его, все еще не уменьшилась, даже после девяти тяжелых ранений. Он бросил взгляд на Гифа; они обменялись едва уловимым вопросом, одолжением. Сын Кьялланди, который был ему как отец, передал свой посох герольда другому. Он вытащил кинжал из-за пояса.

Гримнир подошел к нему, и, не обращая внимания на кровь, они обнялись.

— Давай, маленькая крыса, — сказал Гиф, его голос был едва громче шепота. — Забери судьбу Одина и отправь этого проклятого змея туда, где ему самое место.

Они разошлись в разные стороны. Челюсть Гримнира была сжата, а лицо искажено злобой, словно это была маска, вырезанная из китового уса и кремня. Один глаз был цвета холодной слоновой кости, обрамленный изящными серебряными рунами, в которых отражался свет Иггдрасиля; другой был отблеском ненависти. Гримнир кивнул.

И, не сказав больше ни слова, Гиф, сын Кьялланди пронзил его сердце…

20 CУДЬБА ОДИНА

Над головой клубы дыма из Муспелльхейма стелются по поверхности Иггдрасиля, окутывая его огни и принося на берега Настронда намек на настоящую ночь. И все же, даже при слабом сиянии, пробивающемся сквозь эту бурлящую мглу — как звездный свет сквозь ясную ночь, — Гримнир способен найти свой путь.

Он замечает небольшую рощицу у подножия холма, где, словно шаткая корона, возвышается Ульфсстадир. Листья дубов и ив шелестят на теплом ветру; его острый слух не улавливает ни малейшего постороннего звука. Вокруг себя он видит знакомые руины: стены из изъеденного камня, увитые черным плющом, колонны, похожие на зазубренные и сломанные зубы.

Там он находит остатки небольшого костра, пепел от которого остыл и погас. Из родника, журчащего среди скал, сочится вода. Он стоит там мгновение, оглядываясь по сторонам, и его ожидания улетучиваются. Зачем он пришел сюда? Что он надеялся найти?

— Скади? — бормочет он, и его голос нарушает тишину.

Ответа нет.

Удрученный, он отворачивается и идет обратно.

За рощей льется свет из открытых ворот Ульфсстадира. Резкий и белый, он заставляет его поднять руку, чтобы прикрыть свой единственный глаз от яркого света. Он должен пойти туда. Часть его души не хочет этого. Часть его хочет вернуться в рощу, разжечь тот костер и надеяться, что его мягкое сияние сможет вернуть к нему ее беспокойный дух. Но в глубине души он знает, что это не так. Пути назад нет. Только вперед. Со вздохом, в котором слышится одновременно разочарование и сожаление, он направляется вперед. Он поднимается по дороге, пока не достигает открытых ворот.

Волчья Обитель. Сейчас она пустует. Никто из его сородичей не ходит по ее парапетам. Не здесь. Через открытые ворота он видит короткий и опасный туннель, по которому должен был бы пройти любой незваный гость, чтобы попасть во внутренний двор. Это должно было стать ловушкой — две опускные решетки, чтобы заманить врага внутрь, петли и бойницы для лучников, чтобы разорвать его в клочья; потайная дверь, через которую могли бы выйти тяжело бронированные каунары и, используя копье и щит, поразить оставшихся.

Свет струится