Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

уверенности в том, что они находятся под защитой письма Христова: «Жителей успокаивало обещание, которое, как они верили, Иисус когда-то дал их царю Авгарю, написав, что Эдесса никогда не будет захвачена. Это убеждение, пускай и необоснованное, вдохновило их на беспримерное мужество и сделало их непобедимыми»[52].

Что же до Образа, то он оставался в соборе и в осаде города никак не проявил себя, поскольку, в отличие от письма, в то время не играл особой роли в защите столицы Осроены.

Святая София Эдесская

В 525 году катастрофические наводнения, вызванные очередным подъемом реки Дайсан, опустошили город, разрушив большую часть древних укреплений и серьезно повредив общественные сооружения. Погибло около 30 000 человек. Юстиниан, племянник византийского императора Юстина I, который два года спустя возложит на себя императорский венец, позаботился о восстановлении наиболее важных зданий и городских стен. Он отвернул русло своенравной реки и ускорил строительство Айя-Софии (Святой Софии), нового собора, который долгое время будет соперничать со своим константинопольским тезкой того же периода. Это великолепное сооружение, отделанное сверкающим белым мрамором и украшенное золотыми мозаиками, позиционировалось как символическое выражение Пространства, Времени и Духовности. Под впечатляющим куполом, опирающимся на стены, а не на колонны, тройной арочный проем, трифорий, символизировал Святую Троицу, которая долгое время вдохновляла византийскую архитектуру. Именно сюда, в «древнюю церковь», Юстиниан приказал поместить загадочный портрет Христа, которому отныне поклонялись как акеропите, то есть нерукотворной иконе – и ее божественное происхождение защищало ее от несмолкающей критики в адрес изображений Иисуса.

Размещение Образа в капелле справа от апсиды, безусловно, способствовало повышению его известности, хотя увидеть его здесь было сложнее. Согласно одному литургическому трактату X века, поклонение иконе сопровождалось особым обрядом, чтением псалмов и песнопениями. По праздникам ее вынимали из золотого ларца и демонстрировали верующим, однако никто не мог рассмотреть Образ вблизи[53]. Паломники допускались лишь дважды в неделю. В начале Великого поста священники с крестным ходом – с опахалами, кадилами и факелами – выносили из святилища завернутую в белое полотно реликвию, и епископ водружал ее на престол. Но «никому не разрешалось приближаться к святому Образу или прикасаться к нему устами или взглядом. Такое богобоязненное отношение усиливало веру, и почтение к этому сакральному объекту внушало еще большее благоговение и страх»[54].

В древнесирийском гимне, датирующемся 569 годом, цвет Образа сравнивался со сверкающим мрамором храма (отец Дюбарль усмотрел в этом тонкую аллюзию на «невыносимый свет», который, по легенде, исходил от реликвии, когда Авгарь увидел ее): «Его мрамор подобен нерукотворному Образу, и стены его гармонично отделаны им; и, во всем своем великолепии, отполированный и белоснежный, он, точно солнце, сосредотачивает в себе свет»[55].

Камулианский образ

К концу VI века восприятие Образа опять претерпело изменения: он начал выполнять необычную функцию, которая до сих пор приписывалась письму Иисуса – функцию палладиона, защищающего города от вторжений.

Истоки этой новой роли, по-видимому, следует искать в другом изображении Христа, появившемся в Камулиане, каппадокийской деревне неподалеку от Кайсери – древней Кесарии. У камулианской иконы, которая первой была описана как нерукотворная, но, вероятно, представляла собой копию эдесского образа, тоже имелась своя легенда, связанная с давним табу на изображения. Согласно сирийской компиляции, воспроизведенной в греческом тексте, впервые увидела этот образ в пруду женщина, которая не могла уверовать в Христа, потому что не видела его. Когда она достала отрез ткани, на котором загадочным образом проявился лик, из воды, то с удивлением обнаружила, что он сухой. Женщина спрятала его под свой головной убор или под одежду, чтобы показать учителю веры, и, придя домой, заметила, что портрет в точности отпечатался на ее вуали. Один из этих чудесных образов был перенесен в Кесарию каппадокийскую, а другой остался в деревне, в церкви, возведенной в его честь. Впервые народу показывали изображение кого-то, кто не был императором.

Оригинал перевезли в Константинополь в 574 году одновременно с частицей Святого Креста из сирийского города Апамея. Здесь он сразу же стал восприниматься как икона, оберегающая византийскую столицу и войска императора. «Иконы, эффективные посредники между людьми и Богом, – объясняет Катрин Жоливе-Леви, – наделены чудесными силами, связанными с верой в присутствие изображенного святого; им придается не только защитное, профилактическое, но и целительное значение, и мы обращаемся к ним, чтобы уберечься от зла или избавиться от болезней»[56]. Так икона породила богословие, как показал Леонид Успенский[57].

Икону икон – мы можем называть ее так, потому что она представляла лик самого Спасителя – в 586 году демонстрировал военачальник Филиппик в битве при Солахоне, на севере Месопотамии, выступая против сасанидских войск Кардаригана. Мы видим, что ее поднимали на шесте во время различных сражений при императоре Ираклии (610–641), и, в частности, в 622 году во время масштабного наступления на персов. В 626 году ее использовали вновь, когда Константинополь осадили авары, союзники Сасанидов, и ей был приписан тот факт, что враг отступил.

Новый палладион

Задетые за живое эдессийцы, в свою очередь, стали рассматривать свой образ Христа как наделенный способностью обеспечивать безопасность их города. Так, около 594 года один историк, долгое время живший в Константинополе, где он служил архивариусом, Евагрий Схоластик, в четвертом томе своей «Церковной истории» заявил, что пятьдесят лет назад, во время осады Эдессы в 544 году, которая закончилась разгромом мощной армии сасанидского царя царей Хосрова I, город уцелел именно благодаря этому изображению. Надо же было доказать, что эдесский образ проявил свою спасительную силу раньше камулианского!

Действительно, в 540 году Хосров во главе своей конницы вторгся в Грузию, а затем атаковал Византийскую империю и ее союзников. В 544 году он подступил к Эдессе. Персы были уверены, что город, несмотря на высокую цитадель и двойные зубчатые стены с высокими башнями, быстро падет: они принялись возводить перед укреплениями монументальную деревянную платформу, с которой собирались запускать тяжелые снаряды. Защитники прокопали шахту, чтобы поджечь это сооружение. Но у них ничего не вышло. Тогда-то, рассказывает Евагрий, и пошли за Образом, «творением Божьим [θεότευκτος], не созданным людьми, но ниспосланным Абгару Христом Богом». Его поднесли к очагам, которые разожгли под землей, и божественная сила тотчас же явила себя. Подул сильный ветер, и огонь перекинулся на военную машину врага, что вынудило Хосрова снять осаду. Чудесное, божественное вмешательство вновь спасло город.

Изучая эту осаду, историки нимало не склонны поверить в такое развитие событий. Им кажется более убедительным рассказ Прокопия Кесарийского, бывшего секретаря византийского военачальника Велизария, почти современника событий, который в своей книге «Война с персами» приписывает победу ожесточенному сопротивлению осажденных и уплате существенного выкупа в обмен на письменное обещание больше не нападать на город. Если бы Прокопий, описывавший военные подробности с впечатляющей точностью и, конечно, знавший легенду о царе Авгаре, слышал о том, что божественный