Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

льна вряд ли имело бы смысл, отвечают Йен Уилсон и его сторонники. Для христиан того времени, не привыкших видеть источник христианской надежды в крестных муках – духовенство выставляло на передний план славное Воскресение Христа, а не его искупительные Страсти[44], – это зрелище было бы скорее пугающим, нежели умиротворяющим.

Наконец, возможно, что религиозные власти Эдессы при виде ростового изображения на отрезе ткани длиной более четырех метров (которое, не будем забывать, вплоть до поразительного открытия кавалера Пиа в 1898 году не поддавалось расшифровке) попросту не поняли, что имеют дело с погребальными пеленами Иисуса. И не могли предположить, что перед ними негатив[45].

Священный портрет и учение Аддая

Что же произошло? Духовенство, убежденное в том, что имеет дело с уникальным образом Христа, чудесным образом запечатленным на полотне без использования красок, а следовательно, со священным предметом, заслуживающим почтительного и даже несколько опасливого отношения, пожелало включить его в легенду о царе Авгаре, столь дорогую сердцам горожан. Тогда, вероятно, и возникла идея рассказывать паломникам, что Анания (Ханнан) вместе с письмом от Иисуса привез Его портрет. И поскольку религиозные власти не могли показать людям лицо человека, претерпевшего жестокие пытки, они заказали детальный портрет живого Иисуса в круглой раме, с открытыми глазами, без отеков и следов крови, – портрет, якобы написанный эмиссаром Абгара «приятными и красивыми красками»[46].

Созданная таким образом икона представляла собой, по всей очевидности, небольшой белый плат или салфетку с бахромой, как показано на фреске X века в монастыре Святой Екатерины на горе Синай, где изображен Фаддей (Аддай), вручающий Образ царю Осроены[47]. Позднее в Константинополе это изображение получило название Мандилион (от арабского мандил, носовой платок или полотенце для рук). Как отмечает Йен Уилсон, это самое древнее из известных изображений. Другая репродукция, датируемая XII веком, находится в Спасо-Преображенском соборе Мирожского монастыря в Пскове, в России.

Что же до Плащаницы, то ее, разумеется, бережно хранили, не выставляя на всеобщее обозрение, как свидетельство подлинности портрета, который, в свою очередь, стал священным в соответствии с восточной иконописной традицией. Ее держали сложенной в восемь раз в защищенном от света месте – вероятно, в том же чеканном, украшенном каменьями реликварии, что и Образ.

Древнейший текст, адаптирующий легенду к новой реальности, – это обнаруженное в 1864 году «Учение Аддая», которое отец Тиксерон приблизительно датирует 390–430 годами[48], то есть периодом первой публичной демонстрации Образа. Это произведение, написанное на сирийском языке неизвестным автором, содержит, не без анахронизмов, различные легенды, например «нахождение» Креста Господня обратившейся в христианство женой римского императора Клавдия (романтизированный пересказ его обретения императрицей Еленой, матерью Константина, около трехсот лет спустя), или воображаемую переписку между Тиберием и Абгаром.

В этом произведении в первоначальную легенду внесены следующие изменения. Ханнан (Анания), посланник топарха Осроены, был не простым гонцом, а его секретарем-архивариусом и придворным художником. В 31 году н. э. он отправился в Елевферополь (Бейт-Гуврин), столицу Идумеи, расположенную к югу от Иерусалима, чтобы решить какие-то вопросы с римским наместником Сабином. На обратном пути, впечатленный толпами пришедших в Святой город послушать проповедь нового пророка по имени Иисус, он последовал за ними, а потом доложил обо всем своему владыке. Тот, воодушевленный рассказом Ханнана, приказал ему возвратиться и попросить этого необыкновенного чудотворца прийти в Эдессу и исцелить его. И здесь, в отличие от «Церковной истории» Евсевия, где говорится о письменном ответе, галилеянин просто сказал ему, что после вознесения пришлет к нему одного из своих учеников. Вернувшись в Эдессу, Ханнан записал его слова, пообещав также его городу особую защиту. Затем Аддай, ученик, названный в тексте «апостолом» – новый способ подчеркнуть его значимость, – избавил царя от болезни и проповедовал христианство в Осроене.

Понятно, что целью этого вымысла всегда была легитимизация сирийскоязычного христианства и его привязка к подлинной апостольской традиции. Как и прежде, его авторы хотели показать, что Эдесса была первым городом, обратившимся в христианство в год смерти Иисуса, раньше своей могущественной соперницы Антиохии, и что она пользовалась особым покровительством Господа на случай нападения врагов.

И что самое главное для нас, в «Учении Аддая» упоминается суда́́о, прибывший в Эдессу, или, по крайней мере, его репродукция, которой уже поклонялись толпы: просто портрет Иисуса, написанный Ханнаном и привезенный в город.

В последней четверти V века портрет этот еще хранился в Эдессе, о чем свидетельствует армянский хронист и гимнодист Мовсес Хоренаци (ок. 410 – ок. 490) во втором томе своей «Истории Армении», написанной около 480 года: «Это послание принес Анан, вестник Абгара, вместе с изображением лика Спасителя, которое хранится в городе Эдессе и поныне»[49]. Автор проезжал через город приблизительно в 432 году и, вероятно, видел его.

Эдесса вновь спасена

В начале VI века между Византийской империей и персидским шахом Кавадом I, жадным до завоеваний и военных трофеев, вспыхнула война. 10 января 503 года после трехмесячной осады беспощадному Сасаниду сдалась Амида[50] в Верхней Месопотамии, что к северо-востоку от Эдессы. В течение трех дней и ночей в городе продолжалась резня. Затем правитель, собрав свое войско и покинув берега Евфрата, вторгся в Осроену и встал лагерем под стенами белокаменной Эдессы, где размещались склады византийской армии.

Однако – какая неожиданность! – 17 сентября, когда персы атаковали город, местные жители не показались напуганными тем, что только что произошло рядом: они яростно защищались и не сдавали позиции. И все же их положение нельзя было назвать благополучным. В последние годы урожаи сильно страдали от нашествия саранчи, что нанесло серьезный удар по экономике. Тысячи персидских воинов были готовы воспользоваться ситуацией и ворваться в город.

«Равнина была наводнена войсками, – рассказывает Иешу Стилит, свидетель событий. – Городские ворота были открыты, но персы не могли войти из-за благословения Христа. Страх овладел ими, и они оставались на месте, хотя никто не вступал с ними в бой, с рассвета до девятого часа… Те немногие воины, что вышли [из города], оттеснили персов от укреплений, к которым они успели приблизиться на расстояние полета стрелы. И они отступили…»

Не признав поражения, Кавад «вооружил слонов и вернулся, чтобы напасть на Эдессу, 24-го числа месяца Элул [сентября], в четвертый праздник недели [среды]. Он окружил город со всех сторон с большей осторожностью, чем прежде, а городские ворота оставались открытыми. […] Персидские легионы попытались войти; но, подступив к воротам, их ряды, подобно вихрю поднятой пыли, смешались и метались в полном беспорядке», их прогнали отряды крестьян, вооруженных пращами. Шах, до которого дошли слухи о чудесной защите города, немедленно снял осаду и вернулся в лагерь на берегу Евфрата. Таким образом, заключал Иешу Стилит, «мы узрели исполнение слов и обещаний Христа царю Авгарю»[51].

Менее категоричный, нежели восторженный летописец, Шарль Лебо в своей «Истории поздней Империи» (1783) приписывает победу эдессийцев их непоколебимой