Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

Образ сыграл здесь какую-то роль, он бы не преминул об этом рассказать. Чудес он не отвергал. Так, в другом эпизоде он пишет, что во время осады Апамеи Хосровом кусок Животворящего Креста, который воздел над головой местный епископ, был окружен сияющим ореолом, что укрепило мужество горожан и помогло им противостоять захватчику. «Бог спас Апамею», – писал он[58].

Ну а камулианский Образ, странным образом передавший свои чудесные свойства оригиналу из Эдессы, исчез: то ли во время византийских военных походов, то ли несколько позже, во время иконоборческого кризиса, о чем глубоко сожалели византийцы.

Деяния Фаддея

В 609 году город все-таки оказался под властью персидского шаха Хосрова II, вероятно, благодаря пособничеству эдесских монофизитов, которые не принимали халкидонское христианство[59], официальную религию Византийской империи. Церкви систематически разграбляли, золото и серебро отправляли в Персию. Но в 618 году Ираклий отвоевал Эдессу. Миф о защите города Образом к этому времени, естественно, потерпел крах. В 629 или 630 году был написан новый текст, «Деяния Фаддея», в котором, в отличие от «Учения Аддая», говорилось не о портрете, написанном Ананией: утверждалось, что это божественное, а не человеческое произведение. Иисус, видя, что Анании не удается уловить его черты, попросил поднести ему воду, чтобы умыться. Ему дали сложенный вчетверо отрез ткани (тетрадиплон), которым он утерся. Когда Анания прибыл в Эдессу, Абгар «пал ниц и поклонился Образу», и тотчас же излечился от болезни. А Фаддей пришел в город после Вознесения и за пять лет основал христианскую общину Осроены.

В отличие от Йена Уилсона, который видит в этом отрывке подтверждение своего тезиса о лике, демонстрировавшемся через круглое оконце реликвария, использование слова тетрадиплон в «Деяниях Фаддея», вероятно, не имело иной цели, кроме как примирить легенду о маленьком плате, которым утер лицо Иисус, с существованием большой Плащаницы[60].

Эдесса претерпевала множество невзгод в связи с приходом из аравийских пустынь новой мусульманской религии, стремившейся утвердиться через насилие и завоевания. В 638 году халиф Умар ибн аль-Хаттаб, сподвижник Мухаммеда, захватил город, постепенно исламизировал его и сделал официальным языком арабский. Тем не менее он был снисходителен к присутствию христиан и притоку паломников, желавших поклониться Образу, – до такой степени, что несторианский епископ того времени Мар Ишуйя радовался, видя в своем городе «святое место, избранное Богом всемогущим среди всех стран мира… чтобы служить престолом для Образа Его славного лика и Его воплощения»[61].

К несчастью, 3 апреля 679 года, на Пасху, в Эдессе, расположенной на Северо-Анатолийском разломе, произошло сильное землетрясение, в результате которого некоторые здания обрушились, а Софийский собор был сильно поврежден. Как это случится еще не раз в истории, Плащаница чудом уцелела[62]. Старый омейядский халиф Муавия I приказал восстановить обвалившиеся участки стен и воспользовался возможностью обложить верующих высокими налогами, что стало прелюдией к подушной подати, которая в скором времени будет введена для зимми (немусульманского населения исламских стран)[63].

Иконоборческий спор

Несколько десятилетий спустя в период правления Льва III Исавра (717–741) в Константинополе разгорелся иконоборческий спор (726–843), подготовленный долгими дискуссиями о месте изображений в христианском богослужении. Истолковывая буквально библейский запрет на создание человеческих портретов, басилевс (император) в 726 году распорядился о систематическом уничтожении всех религиозных изображений – как Христа и Богоматери, так и святых. Патриарх Константинопольский Герман I выразил официальный протест. Он был немедленно отстранен. Люди принялись ожесточенно ломать и сжигать иконы, фрески, распятия.

Ответом на эту варварскую ярость и попыткой узаконить почитание святых образов стала религиозная литература, приводящая «безукоризненные» примеры, угодные Господу, среди которых были портрет Богородицы, написанный, по очень древнему поверью, апостолом Лукой, статуя Девы Марии из Лидды, или Диосполиса (современный Лод, Израиль) и, разумеется, нерукотворный Образ из Эдессы.

Герман I в своем послании Льву III тоже упомянул эту священную реликвию, «нерукотворную, творящую удивительные чудеса. Сам Господь, запечатлев в сударе[64] след своего образа, послал [образ], сохраняющий облик его человеческого воплощения, через апостола Фаддея к Авгарю, топарху города эдессийцев, и он излечил его болезнь». Патриарх говорил о «человеческом воплощении», не просто об изображении лица: уж не знал ли он о существовании большого полотна, которое никому не показывали?[65] Преподобный Иоанн Дамаскин, напротив, придерживался версии об иконе Святого Лика, вошедшей в легенду о царе Авгаре. В своем первом «Слове о поклонении святым иконам», датированном 726 годом, он говорил о полотенце, или убрусе, на котором Иисус изобразил «свое подобие»[66].

Тридцать восемь лет спустя Иоанн Иерусалимский, синкелл (секретарь) антиохийского патриарха, использовал те же доводы для опровержения иконоборческого собора в Иерии. «Сам Христос, – писал он, – изготовил Образ, тот, что называется нерукотворным. И Образ этот существует по сей день; ему поклоняются, и ни один здравомыслящий человек не скажет, что это идол. Ибо если бы Бог знал, что он будет поводом для идолопоклонничества, то не оставил бы его на земле»[67].

Папа римский Стефан III повторил то же самое на Латеранском соборе 769 года, как и патриарх Никифор I, известный как Исповедник, свергнутый в 815 году за решительную борьбу с возрождением иконоборчества.

Никейский собор 787 года окончательно реабилитировал религиозные изображения. Это ключевой момент в истории христианства и всей человеческой цивилизации, с окончательным отказом от одной из форм обскурантизма и реабилитацией сакрального в искусстве как незаменимого свидетельства Воплощения и «преображения мира сего»[68]. Была не просто признана возможность изображать Христа, воплощенный Логос: почитание Его Образа отныне поощрялось. Можно сказать, что Плащаница, хранящаяся сегодня в Турине, способствовала этому важнейшему сдвигу в менталитете.

На этом же соборе чтец Константинопольской церкви по имени Лев выступил свидетелем: «Прибыв в Сирию с императорскими апокрисиариями [послами], я останавливался в Эдессе и видел святой Образ, нерукотворенный, чтимый верующими»[69].

Зримый образ Христа вполне естественно подводил верующих к незримой реальности Его божественной сущности. Следовательно, в живописных изображениях не было ничего предосудительного. В 836 году патриархи Иерусалима, Александрии и Антиохии еще протестовали против возобновления иконоборчества в синодальном послании, адресованном императору Феофилу: «Он Сам, Спаситель и Творец всего сущего, когда еще жил на земле, запечатлел святой облик Свой на сударии; Он послал его некоему Авгарю, топарху великого города эдессийцев, через Фаддея, апостола, наделенного божественным словом; Он отер божественный пот лица Своего и оставил на нем Свои черты. До сих пор знаменитый и славный город эдессийцев гордится и хвалится тем, что обладает этим отпечатком, как царским скипетром. Христос, истинный Бог наш, даровавший ему эту милость, совершает чудеса среди людей»[70].

Объяснение появления Образа на плащанице по́том было новым и более близким к действительности.

Став мусульманским городом, Эдесса избежала кризиса, бушевавшего в Византийской империи. Однако указом халифа Язида II, основанным на запрете в исламе любых иконографических изображений, включая животных, в 721 году была установлена иконоборческая политика, которая, впрочем, довольно слабо применялась на территориях, находящихся