Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

вновь попытался вернуть в литературу поэт и критик Юрий Иваск: «Как и Бодлер, Гиппиус иногда упивалась «цветами зла». Декадентская атмосфера – для нее самая привычная, домашняя, и она как-то обескураживающе-естественно жалила или ломалась; и ее незачем попрекать за манерность. Без позы – не было бы ее поэзии обольщений небытием. Ей нравилось заигрывать со злом, и именно поэтому ей удавалось его художественно воплощать».

Конечно, все это – не более как старая салонная сплетня о «белой дьяволице», «кривляке», «сатанессе». Действительно, Гиппиус, как отмечали все ее знавшие, была необычайно умна, остроумна, язвительна, горда, капризна, знала толк в интеллектуальных и эстетических провокациях, любила розыгрыши и мистификации, но «упиваться цветами зла», «заигрывать со злом»? Для этого она, пожалуй, была слишком умна, к тому же обладала хорошим вкусом и острым чувством «музыкальной фальши» ко всякой пошлости, в том числе в религии и в искусстве.

Из многих свидетельств современников приведу лишь одно неизменно наблюдательного Георгия Адамовича: «В статьях, – хотя бы в тех, которые подписаны псевдонимом Антон Крайний, – по общему мнению, сложившемуся еще задолго до революции, будто бы сказывается ее необыкновенный ум. И в самом деле, она была необыкновенно умна. Но гораздо умнее в разговоре, с глазу на глаз, когда она становилась такой, какой должна была быть в действительности, без раз навсегда принятой позы, без высокомерия и заносчивости, без стремления всех учить чему-то такому, что будто бы только ей и Мережковскому известно, – в разговоре с глазу на глаз, когда она становилась человеком ко всему открытым, ни в чем в сущности не уверенным и с какой-то неутолимой жаждой, с непогрешимым слухом ко всему, что за неимением другого, более точного термина приходится назвать расплывчатым словом «музыка»… Она, как никто, чувствовала и улавливала музыку в других людях, в чужих писаниях, страстно на нее откликалась и всем своим существом к ней тянулась. От всего только бытового, бытом ограниченного, от всякого литературного передвижничества она пренебрежительно отталкивалась, будто ей нечего было со всем этим делать, и даже бывала в отталкиваниях не всегда справедлива, принимая за передвижничество и то, что было им только в оболочке».

Свидетельство Адамовича относится к поздним годам жизни Гиппиус. Но в главных своих линиях характеристика эта верна и для времени более раннего – времени «Северного вестника» и «Мира искусства» (конец 90-х годов), и последующей деятельности в качестве литературного критика в журналах «Весы» и «Русская мысль».

За сорок с лишним лет литературного труда Гиппиус опубликовала 25 книг: это стихи, рассказы, пьесы, критические статьи, мемуары; огромное количество, ее текстов осталось разбросанным по периодической печати и вместе с ее архивными дневниками и письмами только начинает входить в литературный обиход (более всего в этой области было сделано профессором Иллинойского университета Темирой Пахмусс).

В творческой биографии Гиппиус можно выделить несколько важных этапов, последовательно сменяющих друг друга: начальный, «декадентский», охватывающий первое десятилетие жизни в Петербурге; затем – период возвещения «нового религиозного сознания»: время Религиозно-философских собраний (1901–1903) и редактирования журнала «Новый путь» (1903–1904); вслед за ним – этап поисков соединения «правды религиозной и правды революционной», поездка в Париж (1905) и сближение с революционными эмигрантами, в частности, с Б. Савинковым и И. Бунаковым-Фон-даминским.

Существенно: у Гиппиус ни один из последующих этапов не отменял предыдущего; в той или иной мере они по-прежнему продолжали оставаться определяющими и в ее жизни, и в ее творчестве. Это легко обнаруживается не только в ее поэзии или прозе, не только в устойчивости ее религиозно-метафизических теорий, но также и в тех демократических и антимонархических ориентациях, которые мало в чем изменились и после Октябрьской революции.

Собственная метафизическая теория Гиппиус проливает дополнительный свет для уяснения этого постоянства, а, может быть, и нежелания принять внутреннюю эволюцию. Согласно теории, которую Гиппиус развивала на протяжении всей жизни, глубина и подлинность человеческого существования определяется двумя началами: началом свободы и началом любви.

8 ноября 1893 года Гиппиус записывает в своем дневнике: «Мысли о Свободе не покидают меня. Даже знаю путь к ней. Без правды прямой, как математическая черта, нельзя подойти к Свободе. Свобода от людей, от всего людского, от своих желаний, от судьбы… Надо полюбить себя как Бога. Все равно, любишь ли Бога или себя…» (Именно об этом ее знаменитый, наделавший много шума и породивший множество ложных толкований стих, помеченный 1894 годом: «Люблю я себя, как Бога».)

Смысл этого утверждения легко проясняется, если мы вслед за Гиппиус научимся различать понятия «любви к себе» и «себялюбия», «свободы» и «рабского своеволия». «Должна быть свобода, – разъясняет Гиппиус, – но перерожденная в высшее подчинение, свобода, нам еще недоступная. Мы чуем «свободу», но, не понимая, заменяем ее пока ребяческими вольностями, которые, конечно, есть самое беспомощное рабство, только в развевающихся свободных одеждах». Истинная же, «священная свобода», по мысли Гиппиус начинается с любви к себе – через усилие воскресить в себе божественный образ, реализовать абсолютное значение своей личности. Только из такой, выдержавшей все испытания любви к себе, рождается действительно свободное я, способное сказать другому достойное ты и в этом «ты» открыть подлинное равенство «я» и «ты». Лишь через опыт такого равенства личность (отдельное «я») может осуществить правду любви и свободы как в символическом «ты», так и в общественном «мы». Таким образом, не утрачивая своей индивидуальности, человек открывает ценность другого и начинает жить в другом, освобождаясь от изолированности, эгоизма, инстинктов обладания, погружающих его душу еще при жизни в ледяное озеро ада.

«Не любить» для Гиппиус означало «не жить», ибо любовь для нее – это сама жизнь, несущая в себе бессмертие. Но истинная любовь невозможна без свободы, равенства и верности правде, в том числе – правде собственного «я». Отсюда – драматизм, трудность и постоянный соблазн пути любви.

Круг подобных вопросов определился у Гиппиус достаточно рано (и, несомненно, в немалой мере повлиял на мировоззрение Д. С. Мережковского). В первый период творчества – это прежде всего проблема подлинности, абсолютной значимости своего «я» и рядом – сопутствующая ей тема «неправды», «соблазна», «ложного пути», «искушения».

В эпоху религиозных исканий – это проблемы подлинности отношений между «я» и «ты», идентичности «мы», необходимости преодолеть, изжить в себе «ветхое сознание». И главный, мучительный вопрос этого времени – вопрос о правде жизни, правде интеллигенции, правде искусства, мысли, собственного опыта, для которых не нашлось места в церкви. Можно ли соединить правду церкви и правду, выстраданную на трудных дорогах поиска истины, служения добру, Богу и людям? Или необходимо создавать свою церковную общину – прообраз будущей вселенской церкви