Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

В беспрерывном грохоте сражения французы достигли высоты у Колоцкого монастыря. Здесь, на небольшой высотке, Даву решил задержать казаков, чтобы дать возможность своим обозам оторваться от преследования. Маршал развернул имеющуюся у него артиллерию и открыл интенсивный огонь по наступающим казакам. Платов быстро подтянул свои орудия и одновременно атаковал противника с флангов. Затем атаки повторились. Враг дрогнул и медленно отступил, теряя раненых и пленных.

Более двух батальонов пехоты французов полегло на высоте у Колоцкого монастыря, несколько десятков казаки захватили в плен. Два знамени и двадцать семь орудий, отбитых у французов, Платов тотчас отправил в штаб главнокомандующего[932].

После поражения девятнадцатого октября у Колоцкого монастыря боеспособность корпуса Даву несколько упала. И хотя маршал пытался неоднократно организовать отпор казакам Платова, из этих попыток ничего не получилось. Пришлось снова отступать.

Двадцатого октября измученные переходом колонны французов подобрели к Гжатску. Следом неотступно следовали казаки Платова.

…Вечерело. На небольшой высотке недалеко от города Даву укрепился пехотой; его стрелки заняли лес, мрачной стеной стоявший по обе стороны дороги. Изготовилась к бою и французская артиллерия. Матвей Иванович внимательно изучил расположение противника и велел открыть огонь по позициям французских пушкарей. Егерские полки, приданные корпусу, атаман направил в обход неприятеля. Разгорелся бой. Враг был силен и опытен и в течение двух часов выдерживал мощный натиск Платова. Но атаки казачьего корпуса, егерей и огонь Донской артиллерии становились все страшней и неудержимей, и Даву отдал приказ отступать.

Атаман устроил короткий привал, накормил казаков и солдат. Затем посадил егерей на казачьих лошадей и начал снова теснить изнемогающего противника. Всю ночь продолжалось преследование, а наутро казакам открылась захватывающе-страшная картина: везде вдоль дороги и на поле валялись трупы людей, лошадей; в повозках лежали раненые, которых французы бросили в надежде оторваться от вездесущих казаков.

«Никакое перо историка не в состоянии изобразить картину ужаса, которую оставляет неприятель на большой дороге, – писал Платов главнокомандующему. – Поистине сказать, что нет и десяти шагов, где бы не лежал умирающий, мертвый или лошадь… Он поражаем везде»[933]. Слова казачьего атамана подтверждаются воспоминаниями офицеров и генералов отступающей Великой армии. Уже упоминаемый нами Цезарь Ложье писал о тех тяжких днях отступления его корпуса: «Смелость казацких отрядов невероятна. Они устроили засаду в лесах, невдалеке от места, где мы провели ночь, и поджидают, когда подойдут последние солдаты, чтобы нападать на изолированные группы, на отставших, которые не могли идти непосредственно за войсками»[934].

Об ужасе, который внушали отступающим французам неутомимые в преследовании казаки, говорит в своих записках бригадный генерал Антоний Дедем: «Как только армии стало известно, что мы отступаем, – писал он, – всеми овладела тревога и уныние. Поминутно слышались крики: “Казаки!” Тогда люди, лошади, повозки стремительно двигались вперед, толкая и давя друг друга»[935].

Ему вторит полковник Комб, также участвовавший в походе в Россию. В своих воспоминаниях о несчастьях французской армии во время отступления из Москвы он отмечал: «Казаки, которых наши солдаты до сих пор презирали, внушали им теперь ужас партизанскою войною, которую они с нами вели с невероятным ожесточением и непостижимою деятельностью, врасплох нападая на отряды, которые сбивались с дороги, выходя, как стая свирепых волков из густых лесов и находя в них убежище, благодаря своим превосходным маленьким лошадям, после того, как причинили нам возможно более вреда, никогда не давая пощады»[936].

Впрочем, последнюю часть утверждения Комба можно поставить под сомнение. Беспощадные в бою, донские казаки проявляли удивительное великодушие в обращении с безоружным врагом. Об этом встречаются данные в воспоминаниях самих французов, участвовавших в походе в Россию. Так, к примеру, французский автор «Походного журнала», принявший участие в десятках боев с русскими, писал о великодушии донцов: «Наша артиллерия была взята в плен в битве под Тарутино, артиллеристы обезоружены и уведены. В тот же вечер захватившие их казаки, праздную победу… вздумали закончить день – радостный для них и горький для нас – национальными танцами, причем, разумеется, выпивка не была забыта. Сердца их размягчились, они захотели сделать участниками веселья, радости, вспомнили о своих пленных и пригласили их принять участие в веселье. Наши бедные артиллеристы сначала воспользовались этим предложением, как отдыхом от своей смертельной усталости, но потом, мало-помалу, под впечатлением дружеского обращения, присоединились к танцам и приняли искреннее участие в них. Казакам это так понравилось, что они совсем разнежились, и когда обоюдная дружба дошла до высшей точки – французы оделись в полную форму, взяли орудия и после самых сердечных рукопожатий, объятий и поцелуев расстались с казаками – их отпустили домой и таким образом артиллеристы возвратились к своим частям»[937].

Отступление Великой армии под ударами русских войск медленно, но неуклонно, вело к разложению дисциплины в рядах наполеоновских войск. Солдаты кое-где перестали подчиняться офицерам, а офицеры бросали на произвол судьбы своих подчиненных, голодных и озлобленных, оберегая лишь имущество, награбленное в Москве. В рядах армии вспыхнула межнациональная рознь. Французская гвардия грабила вестфальские части, отнимая у них провиант и лошадей. Французы, пруссками, поляки, голландцы и испанцы смертельно враждовали между собой за кусок хлеба, из-за теплых вещей, за место у ночного костра. Ночью обкрадывали друг друга, уводили лошадей у вчерашних союзников, раздевали и забирали одежду умирающих, убивали, отнимая кусок хлеба, Стыд, совесть, сострадание были забыты, как ненужные понятия. Когда отступающая французская армия проходила мимо Колоцкого монастыря, обращенного в лазарет, раненые, находившиеся там, узнав об этом, выползали на дорогу и умоляли солдат и офицеров взять их с собой. Наполеон – железный характер! – не выдержал этого ужасного зрелища, и хотя сам же приказал оставить в Москве тысячи больных, разрешил забрать раненых из Колоцкого монастыря, положив по одному человеку на каждую обозную повозку и на экипажи, груженные награбленным в Москве добром. Днем все шло нормально, но ночью, когда Наполеон, довольный проявленным состраданием к раненым бойцам, уехал вперед, обозники, интенданты стали сбрасывать прямо в грязь, под колеса телег и копыта лошадей героев недавнего сражения при Бородино. Дикие мольбы о сострадии и проклятии людей, оставленных на мучительную смерть от холода и голода, на растерзание волкам и диким собакам, неслись вслед убегающей Великой армии, оглашая безмолвные и холодные пространства грозной во гневе России.

Ярость и возмущение казаков, как и всей русской армии, вызвали варварства цивилизованного французского войска, которое уничтожало безоружных и беззащитных русских пленных. По дороге отступления