Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

живут своей жестокостью. Они продолжительно придумывают планы и способы проявления для своей жестокости. Они упиваются своей жестокостью и испытывают минуты наслаждения при выполнении оной. Эта жестокость нередко соединена с жаждою крови. Кровь стоит в их воображении… Кровь, кровь и кровь в их душе. Они желали бы жить кровью и тогда были бы на верху блаженства. Разумеется, и это проявление жестокости и кровожадности у параноиков проявляется приступами ожесточения и ослабления».

«Рядом, однако, с этой жестокостью и кровожадностью у параноиков возможно бывает подметить большую хитрость, осторожность, коварство и даже трусость, что однако не мешает им готовить планы мести и вести каверзы и злодеяния».

«Нередко параноики разнузданы в своих страстях и влечениях, причем, по общему согласию со всем остальным, и здесь они являются своеобразными отщепенцами… Часто параноики живут в половом отношении анахоретами и являются импотентами; но бывают случаи проявления у них грязной и неудержимой страсти. При этом их естественные потребности смешиваются с картинами болезненной фантазии и приводят к разнузданному, неестественному и противуестественному удовлетворению».

«Этот человек в большинстве остается одиноким или, если и вступает в брак, то его потомство обречено на вымирание…»

Все, кажется, расставлено по своим местам, все находит соответствие в современных известиях о жизни Грозного. И все же, пожалуй, стоит отнестись с недоверием к медикам, когда они через триста лет по смерти «пациента», по непроверенным слухам и мнениям враждебно настроенных современников, определяют у него то или иное душевное заболевание — «паранойю», «дегенеративную психопатию», «неистовое умопомешательство», «бредовые идеи» и так далее. Одно дело, когда человек мучается страхом и подозрениями в собственном доме, в окружении любящих родственников, другое — если человек занимает престол — не самое теплое место в государстве: здесь подозрительность не выглядит такой уж беспочвенной. Кроме того, подобные болезни обыкновенно прогрессируют, а в случае с Иваном дело обстоит как раз наоборот — казни к концу его жизни практически прекращаются. Но самое веское возражение, на мой взгляд, состоит в следующем. Паранойя — понятие по преимуществу социальное, вне этой сферы оно просто не имеет смысла. Психиатр имеет дело с современниками — людьми цивилизованного общества, в котором человека, совершившего определенные поступки в определенном душевном состоянии, не осуждают, не наказывают, а лечат. Между тем стандарты культуры и морали в прошлом неоднократно менялись, следовательно, то душевное состояние, которое в конце XIX века характеризуется медиками, скажем, как паранойя, вполне может не быть таковой в середине века XVI, когда даже в судопроизводстве европейских стран в иных случаях истцу предлагалось удовлетвориться отрезанием части тела у ответчика. И что еще, как не стремление упиться кровью и жестокостью, влекло людей присутствовать при публичных казнях? В Испании во время аутодафе продавцы разносили зрителям конфеты, фрукты и прохладительные напитки. Жестокость пропитывала все установления общества того времени, и «проявление злости и зверства» отнюдь не находилось тогда «в противоречии со здравым рассудком».

Видеть в поведении Грозного ту или иную форму умопомешательства не позволяют и многочисленные хвалебные и даже восторженные отзывы о нем современников. Вот что писали о «пациенте» профессора Ковалевского представители цивилизованной Европы. Один из них отмечал, что «величие его наружности и движения таковы, что если его одеть как крестьянина и поставить в толпу его крестьян, то и тут его тотчас можно признать за человека необыкновенного». Другой, увидев царя, не скрывал своего изумления — так не похож был настоящий Грозный на то, что говорили о нем за границей: «Красив собою, умен, благороден и великодушен»; правит «с величайшей справедливостью, обращаясь с подданными подобно отцу большого семейства», так что «заслуживает быть поставленным наряду с отличнейшими государями нашего времени, если только не превосходит их».

Эти отзывы относятся к первой половине царствования Ивана. А вот что пишут люди, знавшие Грозного в последние годы его жизни. Англичанин Джером Горсей не в силах скрыть своего восхищения: «Он был хорош собой, стройно сложен, с высоким лбом, с пронзительным голосом, настоящий скиф — остроумен, жесток, кровожаден, безжалостен; его собственная опытность помогала ему в управлении государством и общественными делами»; царь, по его мнению, «одарен большим умом, блестящими дарованиями, привлекательностью, одним словом — был создан для управления такой огромной монархией».

Горсею вторит Джильс Флетчер, человек умный и наблюдательный: «Это — человек высокого духа… Тонкий политик в своем роде».

Английский посланник Энтони Дженкинсон удивлялся разительному контрасту в поведении царя во время официального приема и за обеденным столом: в одном случае перед ним были само величие и недоступность, в другом — задушевность и гостеприимство. Эти перевоплощения так озадачивали Дженкинсона, что он отказывался решить, когда же этот незаурядный актер был искренен.

Купцы из Любека, также испытавшие царское гостеприимство, вынесли впечатление, что «вообще он, кажется, веселого характера и, надобно полагать, по всему ума необыкновенного».

Польские послы находили, что его «государский от Бога дарованный разум выше человеческого разума», и желали видеть Грозного польским королем. А бухарский хан писал, что хотя «Дарий и Соломон… были в государях честны, а ты их выше!» и что «нашего времени государи перед тобою унижаются».

Мимоходом заметим, что отзывы противоположного рода, обличения Грозного в тирании и жестокости появились в Европе лишь в 1570-х годах, то есть когда Речь Посполитая пыталась сколотить общеевропейский союз против России, а протестанты в Москве лишились своих привилегий. При этом большинство авторов подобных сочинений, как, например, итальянец Александр Гваньини, никогда не бывали на востоке дальше Витебска; Таубе и Крузе, живописавшие новгородскую резню, поместили Новгород на берега Волги. И на основании таких-то вот свидетельств уважаемые профессора ставят Грозному унизительный диагноз! Так кому поверим?

Вот яркий пример фальсификации иностранцами истории Грозного. Писатель XVII века Одеборн (протестант) посвятил одну из наиболее сенсационных страниц своей книги о царствовании грозного царя разгрому Немецкой слободы в Москве. Во время погрома, пишет он, девушек насиловали и убивали на глазах царя, который и сам принимал участие в избиении: пронзал их копьем и сбрасывал в воду. Оба царевича присутствовали при этом, хотя младший, Федор, вскоре убежал от ужаса. Немецкие купцы предлагали выкуп за своих жен и дочерей, но Иван отверг их предложение и продолжал мучить женщин: велел бить их кнутом, вырывать ногти, а когда они стали призывать на помощь Иисуса Христа, приказал вырывать у них языки. Тела замученных сожгли.

Но Одеборн никогда не был в России; кроме того, он отнес эти события к 1578 году. Очевидцы событий — англичанин Горсей и француз Маржерет — указывают правильную дату погрома Немецкой слободы — 1580 год, но ничего не знают об ужасах, описанных Одеборном. Маржерет упоминает только о разрушении двух