Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

выполняли в опричнине строго военную функцию, так как, собственно, опричники отнюдь не являлись царским войском; Таубе и Крузе пишут, что «от податей, как и от конной службы, опричники были освобождены». Нет оснований также говорить о мусульманском засилье в окружении царя. Если Иван и использовал татар в карательных экспедициях, то, надо полагать, по тем же мотивам, по которым большевики привлекали китайцев к расстрелам православных священников: разность национальности, веры и культуры обеспечивала беспощадную точность в исполнении приказа.

Следует заметить, что размышления Куковенко не свободны от прискорбного оттенка национально-религиозной фобии. Правда, порой она выглядит скорее комичной. Так, толкуя о мусульманском заговоре против России, автор как-то упускает из виду, что Салтанкул носил православное имя Михаил, то есть был крещен, подобно всей придворной татарской верхушке. И, кроме того, разве не забавно представить Грозного занимающимся в Александровской слободе православной монашеской аскетикой с мусульманской братией!

Таким образом, затронув важный и малоисследованный ранее вопрос о татарском элементе в опричнине, Куковенко допустил явное преувеличение роли татарского окружения Грозного. Никто из современников, повторяю, не подчеркивал особо национальный принцип формирования опричного корпуса, и нам незачем задним числом рисовать под черными куколями опричной братии скуластые лица с раскосыми глазами.

На мой взгляд, говорить об опричнине как татарско-мусульманском злодеянии над русским народом — значит совершать серьезный промах, демонстрировать полное непонимание натуры Грозного. Немыслимо приписывать человеку, ощущавшему себя вселенским царем православия, какие-либо происламские настроения. Щепетильность Ивана в вопросах веры подтверждается не одним примером. Характерный эпизод произошел в 1559 году, когда Грозный вернул датским послам привезенные ему в подарок часы, украшенные движущимися изображениями планет. Послам от имени царя было сказано: «Для христианского царя, который верует в Бога и которому нет дела до планет и знаков (небесных. — С. Ц.), подарок непригоден». А в 1577 году, на улице завоеванного Кокенгаузена он благодушно беседовал с пастором о своих любимых богословских предметах; но стоило тому неосторожно сравнить Лютера с апостолом Павлом, как царь вскипел, ударил пастора плетью по голове и ускакал со словами: «Поди ты к черту со своим Лютером!» Подозревать Грозного в потакании мусульманскому заговору, как это делает Куковенко, — верх нелепицы.

Гораздо более продуктивной представляется мне идея А. Никитина рассмотреть опричный корпус в качестве монашеского ордена. Никитин приводит ряд исторических известий, свидетельствующих о том, что мысль об учреждении в России ордена преследовала царя неотступно. Так, Иоганн Шлитте еще в конце 1540-х годов, ведя переговоры с императором о проезде в Москву европейских мастеров, говорил, что царь собирается организовать у себя в стране рыцарский орден. Курбский в «Истории о царе Московском» упоминает об устройстве в Москве «чинов стратилатских (то есть рыцарских. — С. Ц.) как над ездными, так и над пешими». В «Любопытной геральдике» Я. Рудольфи (1718) говорится, что учреждение Петром I ордена Андрея Первозванного было не первым опытом подобного рода в России, так как «еще царь Иван Васильевич учредил в 1557 году орден Небесного Креста (может быть, в память того креста, что явился царю Константину) с розой, украшенной жемчугом. На цепи ордена, состоящей из 42 звеньев, висело изображение Спасителя Иисуса Христа, торжествующего и возносящегося к небесам». Наконец, в «Русской геральдике» А. Лакиера приводится изображение печати царя Федора Ивановича, сына Грозного: на груди двуглавого орла проступает орденская цепь со знаком то ли Андреевского креста, то ли монограммы Христа.

Никитин высказывает предположение, что опричный орден скопирован Грозным с ордена доминиканцев — «псов господних», создателей инквизиции. Но, по-моему, он ищет не в том направлении.

Я согласен с тем, что самое характерное и загадочное в опричнине — это абсолютная замкнутость опричного корпуса. Но, думается мне, причина этой замкнутости лежит не в сфере политической, а в сфере религиозной. Запрет опричникам есть и общаться с земскими имеет в своей основе сакральное понятие «чистого» и «нечистого», праведного и неправедного. Не надо забывать, что опричнина появилась как практический ответ Курбскому, после того как он бросил царю обвинение в нечестии и нарушении Христовых заповедей. Другими словами, опричнина стала ни чем иным, как реализацией Грозным идеала Святой Руси, разумеется в его понимании.

Падение Сильвестра и Адашева возвестило о коренном перевороте во взглядах Грозного на царскую власть и на самого себя. Он больше не нуждался в благочестивых учителях; с тех пор как Господь начал говорить с ним «устами к устам», Иван соединил в своей особе власть и святость. Опричнина была всего лишь логическим следствием подобного взгляда или, лучше сказать, самоощущения. Ответ Грозного Курбскому фактически уже представляет собой идеологическую концепцию опричнины. Главное в нем совсем не то, на что обращает внимание большинство исследователей, то есть не жалобы Ивана на боярскую измену. Грозный решает вопрос о священстве и царстве; наделяя царскую власть сакральными функциями, он тем самым обрекает своих противников на адовы муки. Право казнить мятежных бояр есть простое следствие признания священного значения царской власти. Мучеников в Московском государстве нет, есть нечестивцы и еретики, посягнувшие на помазанника Божия.

Чтобы понять примерный ход мысли Грозного, нам следует обратиться не к опыту католических орденов, а к Библии — тому единственному источнику, откуда Грозный почерпнул понятия о сакральном значении царской власти, — понятия, получившие воплощение в опыте опричнины.

Вся Священная история есть, собственно, непрерывное благочестивое состязание за право первенства перед лицом Бога. Священство и связанная с ним власть над Израилем — избранным народом Божиим — передаются из поколение в поколение, от избранника к избраннику. В большинстве случаев это право обретается в жестокой борьбе и сопровождается обильным пролитием крови нечестивцев. Иаков завещает Иосифу преимущество перед его братьями, то есть главенство в Израиле, в виде участка земли, взятого им «из рук Аморреев мечом моим и луком моим» (Бытие, 48:22). Израильтян, соблазнившихся идолом золотого тельца, Моисей возвращает к Богу путем страшной экзекуции: «И он сказал им (сынам Левииным. — С. Ц.): так говорит Господь Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек» (Исход, 32:27—28). Финеес, сын первосвященника Елеазара, внук Аарона, стяжал наследование священства себе и всему своему роду тем, что покарал одного израильтянина, осквернившего себя близостью с мадианитянкой: он «пронзил обоих их, Израильтянина и женщину, в чрево ее…» (Числа, 23:8). Особенно отличился религиозной ревностью шестнадцатый царь иудейский Иосия. Найдя в развалинах иерусалимского храма, который он начал восстанавливать, книгу закона и прочтя в ней о наказании,