Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

Особняком от профессиональных историков стояли славянофилы, которые оценивали личность Грозного с позиций эстетизма. К.С. Аксаков писал об артистизме натуры царя: «Иоанн IV был природа художественная, художественная в жизни. Образы являлись ему и увлекали его своею внешнею красотою, он художественно понимал добро, красоту его, понимал красоту раскаяния, красоту доблести, и наконец самые ужасы влекли его к себе страшной картинностью». Но без устойчивого, развитого нравственного чувства человек любит «красоту, а не самое дело». Грозным руководила не трезвая мысль, не твердая воля, а страстное искание красоты: «То представлялась ему площадь, полная присланных от всей земли представителей, — и царь, стоящий торжественно под осенением крестным на лобном месте и говорящий речь к народу… То представлялась ему, тоже с художественной стороны, площадь, уставленная орудиями пытки, страшное проявление царского гнева, гром, губящий народы, — и вот ужасы казней московских, ужасы Новгорода. То являлся пред ним монастырь, черные одежды, пост, молитва, покаяние, труды и земные поклоны — картина царского смирения, — и увлеченный ею, он обращал и себя, и опричников в отшельников, а дворец свой в обитель. Как трудно тому, кто любит картину покаяния, покаяться в самом деле!»

Во многих поступках Ивана действительно можно усмотреть налет некоторой театральности; но видеть в его деятельности трагедию духа, перегруженного культурой в ущерб нравственно-религиозному мировосприятию — значит переносить в XVI век духовную ситуацию середины XIX столетия, реакцией на которую и было славянофильство.

С.М. Соловьев связал деятельность Грозного с состоянием общества и деятельностью предшественников. Исходя из своего представления о жизни русского народа как о развитии патриархального быта в государственные формы, он увидел в Грозном носителя государственного, прогрессивного начала. Соловьев не то чтобы хладнокровно взирал на ужасы казней и произвола, но настаивал на том, что не личными пороками и слабостями определяется историческое значение царствования Ивана: «Не произнесет историк слово оправдания такому человеку: он может произнести только слово сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы». Царь вступил в смертельную схватку со своим временем — и проиграл. «Вместо лечения он усилил болезнь, приучил (общество. — С. Ц.) еще более к пыткам, кострам, плахам».

Ученики и последователи Соловьева, историки государственной школы, пошли еще дальше. Излишне бравируя пренебрежением к моральным оценкам, якобы недопустимым при объективном взгляде на события, они вообще отказались обсуждать личные качества царя, как несущественные и случайные явления, не имеющие отношения к делу. К.Д. Кавелин сделал из Грозного предтечу Петра I, великого исторического деятеля, которого погубила старомосковская «среда» — «тупая, бессмысленная», «равнодушная и безучастная», лишенная «всяких духовных интересов». «Великие замыслы» царя были ею извращены, и Грозный надломился морально от своей роковой неудачи. А К.Н. Бестужев-Рюмин прямо писал, что Грозный и Петр — это «два человека с одинаковым характером, с одинаковыми целями, с одинаковыми почти средствами для достижения их». Разница между ними лишь в том, что второй победил там, где первый потерпел поражение.

Здесь что ни слово, то преувеличение. Внешнее сходство в деятельности Ивана и Петра, их любопытство к Европе, их стремление утвердиться на Балтике было принято за глубинное родство. Однако самого поверхностного взгляда достаточно, чтобы убедиться, насколько Грозному был чужд цивилизаторский пыл Петра, особенно его внимание к развитию светских учреждений общества. Державный шкипер относился к европейцам как к учителям русского народа; для вселенского царя православия они были еретиками, терпимыми лишь в качестве лекарей и орудийной прислуги. В первом случае налицо сознание своей ущербности, во втором — превосходства.

Наконец, сказали свое слово и психиатры. Статья профессора П.И. Ковалевского «Иван Грозный и его душевное состояние» (1893) положила начало целой серии «психологических этюдов» на эту тему. Имеет смысл ознакомиться с доводами Ковалевского подробнее. Я заранее прошу прощения за, быть может, чересчур пространные цитаты, но я считаю чрезвычайно важным прояснить данный вопрос, так как от того или иного ответа на него коренным образом меняется оценка деятельности и личности Грозного.

Опираясь на вышеупомянутую концепцию двух Иванов, Ковалевский находит ключ к пониманию кажущейся двойственности личности царя в душевном заболевании — паранойе. Для душевной жизни параноика характерны прежде всего замкнутость, скрытность и подозрительность. Окружающие воспринимаются им как источник постоянной опасности. «Все против него, — пишет Ковалевский. — Все его враги. Все ему желают зла. Все его хотят извести. Беспредельная злоба и безграничная ненависть порождается у этих людей ко всем людям, особенно же к людям близким и прежде дорогим. Их несчастья для него приятны. Их страдания для него утешение. Их мучения для него живительный бальзам. Нет того зла, которого бы он ни пожелал роду человеческому. Нет той лютости, на которую он не осудил бы весь люд. Нет той казни для людей, которая бы его удовлетворила.

Ибо это враги его. Все они его терзают. Все они его мучают. Все они желают извести его. Все это он видит. Все это он слышит. Все это он чувствует».

«Таков параноик в своем бреде преследования. Это зверь. Зверь беспощадный. Зверь кровожадный, готовый растерзать весь мир.

Но в этом человеке существует и другой человек, человек обычный, человек здоровый, живущий обычною жизнью и совершающий обычные человеческие деяния».

«Таким образом параноик живет двойственной жизнью: с одной стороны, у него обычное мировоззрение и сознание, с другой стороны, его личный бредовый мир. Первым он живет со всеми людьми, вторым с самим собою».

Борьба этих двух личностей в одном человеке протекает волнообразно. «Будучи замкнут и сосредоточен в себе, параноик обладает необыкновенно богатою фантазиею. И замкнутость и фантазия являются у него развитыми болезненно и заставляют больного жить преимущественно в этой области… Здесь-то они своими глазами видят все козни врагов, слышат все их заговоры, хулы, порицания и злодейства, принимают меры предупреждения и пресечения преступлений, побивают, уничтожают и истязают лютыми казнями своих врагов и видят в мире только себя и все только для себя».

Понятия нравственности для параноика — пустой звук. «Уже в силу болезненного логического мышления параноик в мире является одиноким, так как все остальные люди — его враги. Отсюда весьма естественно, что он живет не только в себе, но и исключительно для себя… Параноик не имеет друзей, он не имеет близких людей. Все служат для него, он ни для кого».

«Обыкновенно мы привыкли думать, что проявление злости и зверства есть явление аффективное, явление, находящееся в противоречии с здравым рассудком. В данном случае злость и зверство являются основною чертою характера, проявляющеюся нередко с детства и до старости…»

«Жестокость этих людей превышает наше обычное понимание о жестокости. Параноики нередко жестоки по существу. Они