Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

коренилась, таким образом, еще и в чувстве этнической разобщенности царя со своим народом. С этой точки зрения Александровская слобода имела значение западноевропейского феодального замка, в котором засел пришлый барон.

Казня ослушников и изменников, терзая земщину, Иван чувствовал себя всего лишь орудием Божественной справедливости и воздаяния: «Господь низвергает престолы властителей и посаждает кротких на место их. Господь вырывает с корнем народы и насаждает, вместо них, смиренных. Господь опустошает страны народов и разрушает их до основания земли. Он иссушает их и погубляет людей и истребляет от земли память их» (Сир., 10:17—20).

Способы расправы над изменниками, обыкновенно приписываемые патологической жестокости Грозного, в большинстве случаев обуславливались религиозными целями: царь губил не столько тело мятежного нечестивца, сколько его душу. Среди любимых способов царских казней современники особенно часто указывают рассечение на части. Садизм имеет к этому весьма отдаленное отношение: на самом деле выбор этого способа казни объясняется тем, что, согласно представлениям того времени, человек, не сберегший в целости свое тело, не мог предстать перед Господом на Страшном Суде и таким образом терял надежду на воскресение. То же значение имели конфискации имущества. Вот что пишет об этом академик Веселовский: «Если царь Иван конфисковал недвижимое имущество казненных и путем пыток вымучивал скрытое движимое имущество, то он имел в виду, во-первых, уничтожить лицо как социально-экономическую величину, разогнать и истребить преданную ему челядь, а затем лишить казнимого и его родственников средств поминовения души. О том, что он достигал последней цели, видно из сохранившихся вкладных книг монастырей. Вследствие террора, конфискаций и разграбления имущества, а иногда и казни ближайших родственников, никто не решался делать вклады и записывать в поминовение казненных». Итак, забота о душе казнимого имела для Грозного первостепенное значение. По тому, как он поступал с телом и имуществом опального, можно судить, насколько велика была вина последнего в его глазах.

Наконец, обратим внимание еще вот на что. От опричнины немало пострадала Православная Церковь: были разрушены и ограблены храмы и монастыри, убиты и опозорены монахи, священники и иерархи. На первый взгляд (впрочем, не только на первый) все это мало напоминает поступки ревнителя веры. Но тут надо иметь в виду, что Грозный громил не Церковь в целом, а отдельных ее представителей — по подозрению в измене; внутренняя логика его поступков, таким образом, не была нарушена: священнослужители и монахи, замешанные в связях с заговорщиками, были в его глазах жрецами Молоха, а монастыри и храмы, где они проживали, — капищами. Опричный «игумен всея Руси» один олицетворял святость и праведность; земщина же была лишена благодати.

Теократический идеал Святой Руси был решен Грозным в пользу обожествленного цезаризма. Соединив священство и царство, примешав к святости, в качестве ее необходимого элемента, мирское зло, Иван вступил на опасный путь. На лик земного бога лег отблеск адского пламени, и его помраченный духовный взор уже не различал свет и тьму, добро и зло, преступление и святость.

Глава 5. ЧУДОВИЩЕ ИЛИ ЧЕЛОВЕК?

…читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.

В.О. Ключевский. Лекции по русской истории

Ужасный век, ужасные сердца!

А.С. Пушкин. Скупой рыцарь

Опричнина была не понята потому, что ее рассматривали как комплекс социально-экономических мер, в отрыве от личности Грозного — его характера, темперамента, склада ума, религиозной направленности всей его натуры. С другой стороны, без понимания сути опричнины поступки Грозного выглядели или патологической жестокостью, или чистейшим безумием. Облик Ивана искажался, принимал неверные очертания или даже двоился, и эта особенность нашего исторического взгляда на личность грозного царя поставила в тупик не одного историка.

Уже в начале XVII века князь И.М. Катырев-Ростовский с предельной наивностью выразил свою неспособность цельного восприятия деятельности и личности Грозного. Начинает он панегириком: «Муж чудного разумения, в науке книжного почитания доволен и многоречив, зело ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен…»; и затем без всякого перехода продолжает: «…на рабы, от Бога данные ему, жестокосерд вельми, и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим, множество народа от мала и до велика при царстве своем погубил, и многие города свои попленил и многие святительские чины заточил и смертью немилостивой погубил и много иного содеял над рабами своими, жен и вдовиц блудом осквернил». И как бы в полном недоумении он заканчивает: «Но этот же (этот, не другой! — С. Ц.) царь Иван много доброго сотворил, воинство свое весьма любил и на нужды его из казны своей неоскудно подавал». В общем, что хочешь, то и думай…

Историк XVIII века князь М.М. Щербатов сделал логический вывод из этой точки зрения: «прошед историю сего государя», он вынес впечатление, что царь Иван «в столь различных видах представляется, что часто не единым человеком является», потому что «самовластие, соединенное с робостью и низостью духа», странным образом соседствует в нем с «проницательным и дальновидным разумом».

Η.М. Карамзин, приступая к работе над VIII томом своей «Истории», видимо, еще не предвидел стоящих перед ним трудностей. «Какой славный характер для исторической живописи!» — писал он А.И. Тургеневу, предвкушая прелесть темы. Но характера Грозного историк не уловил, хотя и пытался обнять его «умозрением»: Иван VIII тома получился разительно не похожим на Ивана IX тома. «Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Ивана, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для меня загадка», — чистосердечно признавался Карамзин. Поражение великого историка было обусловлено тем, что он взял за основу концепцию Курбского о двух Иванах — добродетельном и порочном, — концепцию, в основе которой лежит мысль об умственной неполноценности Грозного, всегда находящегося под влиянием добрых или злых советников. В итоге характер царя обрисован Карамзиным в виде «смеси добра и зла», бесформенного смешения черной и белой красок.

Последователи Карамзина пытались придать единство личности Грозного, так сказать, за счет VIII тома — то есть отрицая «добро» в его характере и приписывая все свершения первой половины его царствования Сильвестру и Адашеву. Н.А. Полевой видел в Грозном человека неумного или, во всяком случае, не с широким умом. К этому же склонялся и М.П. Погодин. Н.И. Костомаров подчеркивал трусость и недалекость характера Ивана. Подобный взгляд основан не на понимании натуры царя, а на благородном, но наивном убеждении, что тиран не может обладать ни мужеством, ни умом. Еще Платон писал, что тиран является трусливейшим из людей: он боится своего брадобрея. Но что нам думать о «муже чудного разумения», «дерзостном к ополчению и