Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке - Ричард Докинз

бы вы поступили? Вы бы взяли дикий вид, скажем, волка, который гоняется за оленями на длинных дистанциях, и применили бы экспериментально отбор, чтобы проверить, возможно ли вывести, скажем, упорного маленького волка, который охотится на кроликов под землей: назовем его джек-рассел-терьером. А как насчет очаровательного пушистого ручного волка, который называется, к примеру, пекинесом? Или массивного, лохматого волка, способного таскать на себе бочонок с коньяком, волка, который отлично чувствует себя на альпийских перевалах и, возможно, в честь одного из них и получил свое название – сенбернар? Теория Бихи должна предсказывать, что придется ждать до скончания века, но необходимых мутаций так и не появится. Ваши волки будут упрямо оставаться неизменными. Собаки математически невозможны.

Не уклоняйтесь от сути, возражая, что разведение собак – форма разумного замысла. Это и вправду так (в некотором роде), но Бихи, проиграв спор о нередуцируемой сложности, теперь в отчаянии утверждает нечто совершенно иное: что мутации в любом случае слишком редки, чтобы позволить сколько-нибудь значимые эволюционные изменения. От водолазов до йорков, от веймарских легавых до водяных спаниелей, от далматинцев до такс – недоверчиво закрывая эту книгу, я будто слышу насмешливое гавканье и громкий, презрительный вой пятисот пород собак, – все они произошли от лесного волка за столь короткий промежуток времени, что по геологическим меркам это мгновение.

Если бы расчеты Бихи были верны, они бы одним махом нанесли поражение поколениям математических генетиков, которые неоднократно показывали, что темпы эволюции ограничиваются не мутациями. Бихи в одиночку выступает против Рональда Фишера, Сьюэлла Райта, Дж. Б. С. Холдейна, Феодосия Добржанского, Ричарда Левонтина, Джона Мейнарда Смита и сотен их талантливых коллег и интеллектуальных наследников. Невзирая на неудобный факт существования голубей, кочанной капусты и голубей-дутышей, весь корпус математической генетики, с 1930 года по сей день, совершенно ошибочен. Майкл Бихи, биохимик из Лехайского университета, от которого отмежевались в самом университете, единственный, кто провел правильные расчеты. Да неужели?

Лучший способ для Бихи узнать это – отправить математическую статью, скажем, в Journal of Theoretical Biology или в American Naturalist, чьи редакторы передадут ее квалифицированным рецензентам. Они, возможно, сравнят ошибку Бихи с убеждением, что невозможно выиграть в карты, не располагая идеальным раскладом. Но не будем додумывать за рецензентов – я хочу сказать, что Бихи, как принято в гротескно неудачно названном Институте Открытий (не облагаемой налогом благотворительной организации, представляете?), в принципе обходит процедуру рецензирования и через головы ученых, с которыми когда-то хотел числиться в одном ряду, обращается непосредственно к публике, которая – как известно ему и его издателю – недостаточно квалифицированна, чтобы его раскусить.

Единственная работающая истина

Это сокращенная версия моей рецензии на книгу Джерри Койна “Почему эволюция истинна”[219], опубликованная в 2009 году в Times Literary Supplement.

Как можно утверждать, что эволюция “истинна”? Разве это не всего лишь ваше мнение, которое не более значимо, чем любое другое? Разве не все взгляды заслуживают равного “уважения”? Может быть, так обстоит дело, скажем, с музыкальными вкусами или политическими суждениями. Но если речь идет о научном факте? К несчастью, ученые действительно слышат подобные релятивистские возражения, когда осмеливаются утверждать, что нечто является фактографической истиной в реальном мире. Учитывая название книги Джерри Койна, мне приходится отвлечься на этот момент.

Ученый заносчиво утверждает, что гром – не молот Тора и не звон тестикул божества, оплодотворяющего богиню земли. Это зычное эхо электрических разрядов, которые мы наблюдаем в виде молний. Пусть эти племенные мифы поэтичны (или, по крайней мере, волнующи), они ложны.

Но можно гарантировать, что определенный тип антрополога сейчас вскочит и заговорит следующим образом: “Кто вы такой, чтобы придавать столь возвышенный статус научной «истине»? Племенные верования истинны в том смысле, что они составляют единую сеть с остальным мировоззрением племени. Научная «истина» – только одна разновидность истины («западной» истины, может добавить антрополог, или даже «патриархальной»). Как и племенные истины, ваша истина всего лишь соответствует тому мировоззрению, которого вы – так уж вышло – придерживаетесь и которое вы называете научным”. Крайняя версия этой точки зрения (я не шучу – я действительно с ней сталкивался) доходит до утверждения, что логика и доказательства как таковые суть не более чем инструменты мужского угнетения “интуитивного ума”.

Послушайте, антрополог[220]. Так как вы летаете “Боингом-747”, а не на ковре-самолете и не на метле; так как вы вверяете вашу опухоль лучшему из доступных хирургов, а не шаману и не знахарю, то вы можете убедиться, что научная версия истины работает. Ею можно пользоваться для ориентирования в реальном мире. Наука предсказывает – с абсолютной уверенностью, если только не случится конец света, – что в Шанхае 22 июля 2009 года будет наблюдаться полное солнечное затмение. Теории о лунном божестве, пожирающем солнце, могут быть поэтичны, и они могут соответствовать другим аспектам племенного мировоззрения, но они не предсказывают дату, время и место затмения. Предсказывает наука, причем с точностью, по которой можно сверять часы. Наука доставит вас на Луну и обратно. Даже если мы уступим до такой степени, что признаем научную истину всего лишь тем, что позволяет нам надежно, безопасно и предсказуемо ориентироваться в реальной Вселенной, то именно в этом смысле – по самой меньшей из мер – эволюция истинна. Эволюционная теория служит нам надежным и предсказуемым проводником в биологии, с таким развернутым и безукоризненным успехом, с которым мало что может потягаться в науке. Самое меньшее, что можно сказать об эволюционной теории, – что она работает. Разве что педант не зайдет дальше и не скажет, что она истинна.

Откуда в таком случае взялась глупость, которую часто повторяют, как попугаи: “Эволюция – только теория”? Возможно, виной тому неправильное понимание философов, утверждающих, что наука не в силах продемонстрировать истину. Все, на что она способна, – это не суметь опровергнуть гипотезу. Чем старательнее вы пытаетесь опровергнуть ее и чем более неотступно преследует вас неудача, тем сильнее ощущаете вы желание отказаться от названия “гипотезы” в пользу “факта” – однако же этому никогда не бывать. Эволюция есть неопровергнутая гипотеза – та, что поддавалась опровержению, но пока устояла.

Ученые обычно не возражают против подобного рода философов и даже благодарны им за то, что те озаботились такими материями, давая, соответственно, ученым свободу справляться с прогрессом знания. Но эти философы могут рискнуть заявить, что применимое к науке применимо и к повседневному опыту. Если эволюция есть неопровергнутая гипотеза, тогда это относится и к каждому факту реального мира, и к самому существованию реального мира.

Этот род аргумента