Любовь и Западный мир - Дени де Ружмон

в любимой женщине и объекте самой любви. Иногда оно просто радость жизни в любви или игра – флирт или «petting». Но уже у Гильома IX-го joy дается любовью «тому, кто соблюдает ее законы»; подобная радость называется «чистой», поскольку зависит от блага, коего мы желаем, (еще) не получая его: радость желания. Таким образом, смысл joy колеблется между удовольствием быть влюбленным и обетом увековечить желание, как у Арабов.

У Гильома IX-го joy становится также таинственным импульсом, исходящим от присутствия и глаз дамы:

Вся радость мироздания есть наша,

О Госпожа, коль любим мы друг друга.

И ее благотворные последствия возлействуют как на тело, так и на сердце возлюбленного:

Своею радостью она способна исцелить больного,

И своим гневом погубить его

Для выгоды своей ее желаю удержать я,

Чтоб свое сердце освежить,

Дав обновленье телу своему

Настолько, чтоб не состарилось оно вовек.

Или еще:

И больше века человек пребудет,

Когда сумеет уловить он радость любви своей.

То есть, если этот человек сумеет овладеть законами желания, превознося ту самую сдержанность, которую налагает на него дама:

Никто не может быть уверен в торжестве любви, когда во всем не подчинится ее воле.

Но тема покорности даме приводит к теме испытания, которому она подвергает своего воздыхателя:

Меня подвергла испытанью моя дама,

Чтоб знать, насколько я ее люблю.

Этот опыт, assay или assag, станет в XIII-м столетии на сей раз недвусмысленно героическим испытанием целомудрия, сохраняемого «на ложе», nudus cum nuda, модальности которого Мирча Элиаде описал в тантризме (смотреть выше).

Asag появляется тогда как своего рода техника joy или уже joy становится в высшей степени эротической игрой, предполагающей amor imperfectus как условие не только fn’amors, но «чистой» любви, то есть удовольствия без деторождения.

Отсюда бесчисленные сцены, описанные в двух великих куртуазных романах Фламенка и Жофре, в Романах Круглого Стола и в Парцифале Вольфрама фон Эшенбаха, где возлюбленные спят вместе нагими, но разделенные мечом или агнцем, или ребенком; и если они уступают желанию, то это доказательство того, что они не любят друг друга до fn’amors истинной любовью. Возможно, считалось, как у Индусов и Китайцев, что превозмогаемое желание задержки удовольствия наделяло возлюбленного магической силой: «Целомудрие, – при условии, что животные духи были возбуждены предварительно, – становилось благотворной силой», – пишет Рене Нелли, который добавляет в примечании с вопрошением, вполне достойным в его стиле: «Гностическая теория, вероятно, распространенная на Западе катарами?»

С другой стороны, нам известно, что катарство проникло к Бегинам и Бегардам Святого Франциска еще в XIII-м столетии (См. выше). По поводу асага, рассматриваемого, как «эротическая магия, основанная на сдерживании жизненного сексуального начала», Рене Нелли пишет: «Показание Гильома Ру в Liber de Sententiarum Inquisitionis Tolosonae не оставляет никакого сомнений в реальном существовании и распространении среди Бегардов подобного исследования «достойного» и «спасительного» искушения. Г. Ру в действительности заявляет, что, согласно Бегардам, никто не должен быть объявлен добродетельным (или добродетельной) – nisi se possent ponere nudus cum nuda in uno lecto et tamen non perfcerent actum carnalem (цитировано из L’Érotique des troubadours, p. 272) – «если они окажутся неспособными спать вместе на ложе, нагая напротив нагого, не совершая плотского акта»).

Я располагаю двумя одинаково важными причинами настаивать на asag и его сущностной связи с куртуазной joy (радостью).

1º Именно в асаге и благодаря асагу встреча cortezia трубадуров и гностицизма оказывается не только возможной, но и почти неизбежной, хотя мотивы, как мы видели, различны с обеих сторон: у трубадуров – экзальтация желания; у гностиков – в торжестве (аскетизма совершенных) над ним или же допустить его, лишь избегая его детородных последствий. (Сдержанность, навязываемая для возлюбленных верующими дамами, образцово сочетает в себе оба мотива!) Именно последнее я и имел в виду, когда определял Эрос как «бесконечное желание». Здесь мы видим, как куртуазная любовь и катарство, полностью оставаясь различными ересями, – а я совершенно допускаю в этой главе выводы Рене Нелли, – едва ли могли не вступить в симбиоз во многих областях практического поведения, что и произошло в действительности.

2º Асаг с самого начала связан с другими темами куртуазной поэзии, как их «изобретает» Гильом де Пуатье между 1110 и 1120 гг., но он засвидетельствован незадолго до этого в тех же местах, в Пуату, в среде религиозного движения, возглавляемого Робером д’Арбисселем.

Об изобретении любви в XII-м столетии

В своем большом исследовании о Гильоие де Пуатье (Romania, апрель 1940) Рето Беццола, автор трех фундаментальных томов Истоки и образование куртуазной литературы на Западе (Les origines et la formation de la littérature courtoise en Occident), задается одним из наиболее затруднительных вопросов в истории литературы и нравов на Западе: внезапное появление в пяти или шести песнях Гильома де Пуатье главных тем, которыми будут заниматься все последующие поэты любви – трубадуры – «и после них сотни и тысячи поэтов по всей Европе». Почему данное всеобщее (и представляющееся беспрецедентным) сотворение произошло в этом месте и в это время?

Большой романист из Цюриха Теофиль Спёрри, предшественник структурного анализа текста, в начале своего исследования о Гильоме Пуатье[238] приводит тринадцать систем объяснения нашей загадки, предложенных (на дату его труда) сорока учеными. Каждый видел один, два или три из многих литературных или религиозных, социальных или психологических аспектов проблемы, но многие из этих тезисов взаимно сводят на нет те исключительные моменты, которые они представляют, и ни один из них не охватывает явление в целом. О чем же, в конце концов, идет речь? Я отвечу: об историческом и ментальном процессе конвергенции, тайной связи и напряжении или даже смятении на пределах (достигаемых некоторыми мистиками); о процессе, хорошо датируемом первыми тремя десятилетиями XII-го столетия и хорошо локализуемом в Пуату; и во время которого чувство человеческой любви будет заявлять и воспевать себя, используя формы и ритмы, заимствованные из литургии. И отныне оно не перестанет соперничать с религиозным чувством.

Это уникальный процесс, из которого рождается куртуазная любовь, и мы можем поступательно проследить его в двух наиболее известных (или познаваемых) аспектах благодаря текстам или хронике: я имею в виду эволюцию форм в поэзии Гильома IX, эволюцию, раскрывающуюся параллельно с некоторыми обстоятельствами его биографии, связанными с аббатством Фонтенвро, то есть длительного соперничества графа-герцога и монаха Робера д’Арбрисселя.

Здесь нам следует идти за Рето Беццолой: никто лучше