Любовь и Западный мир - Дени де Ружмон

1019 году двадцать рабов-мусульман из Испании получает настоятель монастыря, двух из которых он содержит на своей службе, а остальных доверяет великим сеньорам страны, кому они служат толмачами[243]. (Эти рабы зачастую хорошо разбираются в литературном творчестве, поэзии и музыке). Что делает гораздо менее загадочным влияние заджаля, столь часто отмечаемое в пяти из одиннадцати песен Гильома.

Но и еще: в вечно творческой борьбе всякой мистике в литературе до наших дней, борьбе, противопоставившей монаха графу-герцогу, то есть Распутина с Дон Жуаном, мы не видим ни катаров, ни жонглеров. Робер – католик; Гильом – великий сеньор…

Если же отказаться от клише, то легко представить, что правоверный в этом деле, с точки зрения Церкви того времени, именно дважды ей отлученный Гильом IX-й; тогда как гностик и уже катар в своих проповедях и поведении – Робер д’Арбриссель, почитаемый папой основатель двадцати монастырей.

Кроме того, катарская ересь присутствует в Пуату с самого начала своей европейской экспансии. Ей это удается почти в то же самое время, что и в Орлеане, Аррасе, Льеже, Кёльне, Реймсе и Тулузе – в первые годы XI-го столетия. В 1028 году Гильом V-й, обеспокоенный развитием ереси в своих владениях, созывает собор в Шарру, чтобы изучить средства борьбы с «манихеями». В 1114 году Робер д’Арбриссель проповедует против еретиков в Ажане. В 1134 году еретик Генрих Лозаннский, изгнанный из Ле Мана, нашел пристанище в Пуатье, прежде чем отправиться на завоевание Прованса. Эти даты обрамляют вехи жизни Гильома IX-го и всего первого поколения трубадуров, то есть уроженца Пуату, лимузинца, гасконца и жителя Шаранта – Серкамона, Вентадуров, Маркабрю и Рюделя. Однако мы знаем, что Маркабрю, покровительствуемый сыновьями Гильома IX-го, являлся воспитанником монахов из Святого Марциала, и Деода Роше считает, что было бы «целесообразно искать отношений этих монахов с катарами, поскольку из вышеуказанного аббатство вышла Поэма о Боэции, откровенное катарское вдохновение которой мы показали»[244]. Я привожу эти факты, чтобы еще раз попытаться дать почувствовать, насколько позиции, занимаемые перед ересью, – враждебные, сообщнические или положительные, – в общем, учитываются меньше в ментальной истине, в творческой динамике, нежели взятые в сопряжении с феноменом или просто попаданием в его поле.

Отметим также, что великие дамы Аквитании полностью сплотились с Робером, пойдя дальше в религиозной приверженности, нежели «верующие дамы» тулузского катарства к концу XII-го столетия. Дело в том, что Гильом еще не являлся «обращенным» в куртуазность, и они имели основания его избегать. Позднее Пейре Видаль окажется на той же стороне, что и «верующие дамы», оставаясь, возможно, вне секты, в то время как Пейре Карденаль осудит средства куртуазной любви и высмеет жалобных поэтов, «которые поют, как будто у них болят зубы». Столько поэтов, столько различных ситуаций и противоречивых суждений о Церкви, ереси, куртуазности и их тайных связях. Одни – в соперничестве; другие – в созвучии. Важно то, что эти противопоставления проявляются и переплетаются в одной и той же охватывающей сфере, в той же самой игре психических сил, посреди того же самого комплекса устремлений и запретов, ереси, освобождающей души, и охранительного правоверия Града.

История рождения Любви оставляет нам три памятных примера.

В поединке Робер д’Арбриссель – Гильом IX-й мы хорошо видим, что суждения о Любви, о смысле сдержанности в асаге, о подчинении и преданности мужчины женщине, о самом понятии спасения зачастую противоположны, иногда плохо сопоставимы, но посвящены и отдают предпочтение тем же самым предметам, которые составляют основную и увлекательную новизну эпохи.

Давайте посмотрим на аналогичное, но более драматично сопряженное отношение между великим мистиком Аль-Халладжем и первым из арабских трубадуров Ибн-Давудом в конце IX-го столетия. Оба являются певцами и как бы изобретателями сокровенной и тайной Любви, целомудренной и пылкой, восхитительного и злого терзания, от которой никто не хочет исцелиться, спасительной страсти, прорастающей в смерть, ибо «тот, кто не умирает от своей любви, не может ею жить». Но для Аль-Халладжа Любовь обращается к Богу (как к человеку); для Ибн-Давуда – к молодому человеку (как к богу), и поэт во имя правоверия осудит на казнь мистика, убежденного в ереси… Оба не меньше связаны между собой одним и тем же – своим фанатизмом, духовным или поэтическим полем[245].

Наконец, близкие к Гильому в пространстве и времени, третья пара заклятых противников, один и второй «служители Любви», разразятся своей враждой: Пьер Абеляр и Бернард Клервоский. Песни любви Абеляра к Элоизе почти в точности соответствуют первым куртуазным песням Гильома IX (приблизительно 1110 год); они все утрачены несмотря на свою огромную популярность в то время, но до нас дошли письма этого наказанного и покаянного Тристана к своей Изольде, ставшей вопреки себе аббатиссой, но которая стойко придерживается нравственной чистоты сердца. Deus cordis potiusquam operis inspector est, Бог всматривается больше в сердце, чем в деяния, пишет она. Бернард Клервоский со своей стороны развивает первую христианскую мистику Любви, превознося чувственность Песни Песней в Марианском благочестии и окончательно абсолютизируя любовь: quia amo, am amo ut amem. Его беспощадная борьба с теологией Абеляра (умер в 1142 году) немногим будет предшествовать его миссии на Юге Франции против катарства (1145 год), этой ереси, спустившейся с французского Севера (Аррас, Реймс, Орлеан) через Пуату в графство Тулузское, Каркассон и Альбижуа в то же самое время, когда туда же сошла куртуазная поэзия, родившаяся в Пуатье и в Лимузене у Вентадуров.

Окончательная неточность

Когорте своих противников я отвечу теперь собирательным образом, стремясь выявить некоторые ошибочные формулировки, которые, как мне кажется, воздействуют на их критику.

– Они верят еще в причинно-следственные связи, дорогие для наших эрудитов, считающих себя «учеными», но оставленные уже давно физиками-ядерщиками. Этим отношениям я не уделял большого внимания в своей первой версии, отказавшись от них во второй. Я полагаю, что только отдельные значимые связки взаимоотношений, структур взаимодействия, пучков силы, короче говоря лишь некоторые поля способны определять собой сопряжения между Гильомом IX-м и Робером д’Арбрисселем, или Аль-Халладжем и Ибн-Давудом, когда речь идет меньше о том, кто предстает победителем чего-то, нежели об уловлении гомологии феномена с проявлением отношений между трубадурами и катарами со своими моральными и религиозными последствиями.

– Они желают доказательств юридического типа (научные или экспериментальные доказательства исключены по характеру рассматриваемого явления). Причем вы прекрасно понимаете, что временные и пространственные совпадения ереси и куртуазности в одних и тех же сознаниях с конфликтными ситуациями их внимание не впечатляют. Они напоминают мне тех американских судей, о ком я читаю в наши дни, что они нарушили приговор, вынесенный в отношении пяти убийц, убедившись,