Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

придерживался той линии, что борьба против стран «оси» ведется ради освобождения всего мира от тирании. Три лидера, казалось, договорились о том, что акцент на страданиях евреев может вступить в противоречие с этим простым и четким посланием или даже – с учетом латентного антисемитизма, которым в большей или меньшей степени было заражено большинство западных стран, – вовсе его подорвать.

Как бы то ни было, сейчас внимание премьер-министра было сосредоточено на другом. 15 ноября, незадолго до публикации в The Jewish Chronicle, он отправил одно из своих самых высокопарных посланий генералу Окинлеку в Каир, чтобы через несколько дней его зачитали личному составу 8-й армии, которой предстояло начать крупное наступление – операцию «Крусейдер»[1062]. Эта операция должна была резко изменить ход войны с Роммелем в Ливийской пустыне. «Впервые войска Великобритании и ее империи встретят немцев, будучи хорошо обеспечены современным оружием всех видов, – заявил Черчилль, добавив с некоторым преувеличением (на что на его месте отважились бы немногие): – Эта битва окажет влияние на ход всей войны. Настала пора нанести самый мощный удар из всех – ради окончательной победы, ради Родины и свободы… Все народы смотрят на вас»[1063].

В словах Черчилля звучали нотки раздражения. Все больше беспокоясь о том, как ему добиться единства внутреннего фронта и убедить скептиков в Вашингтоне, что противостоять нацистской Германии лучше всего на Ближнем Востоке, он несколько недель отчаянно искал возможность добиться впечатляющего военного успеха. За это время его плодовитый ум породил целую россыпь планов, которыми он бомбардировал своих начальников штабов. Эти бурные набеги на территорию военной стратегии сильно раздражали директора Управления военных операций генерал-майора сэра Джона Кеннеди, который позднее заметит: «Наши конюшни оказались настолько переполнены этими не подающими никаких надежд новичками, что мы едва находили время уделить должное внимание фаворитам. Чтобы как-то справиться с создавшейся ситуацией, нам стоило бы иметь два штаба: один для того, чтобы заниматься премьер-министром, а другой – чтобы заниматься войной»[1064].

Операция «Крусейдер» вырвалась в явные фавориты и была на текущий момент единственным участником забега. Однако, к огромному разочарованию Черчилля, ему не удалось заставить Окинлека пересечь стартовую линию раньше срока. В глазах премьер-министра эта задержка лишь добавила символической значимости ожидаемой быстрой победе над Роммелем. Как он еще раньше сообщил военному кабинету, «потеря Египта и Ближнего Востока была бы для Великобритании катастрофой гигантского масштаба, уступающей лишь успешному вторжению [немцев на британские острова] и окончательному завоеванию». Для премьер-министра шанс разбить Роммеля имел первостепенную важность. В одной экстравагантной даже по его собственным ораторским меркам фразе он совершенно ясно обозначил величие солдат Окинлека. «Так пусть же Армия пустыни, – заявил он, – добавит в историю страницу, которая встанет в один ряд с Бленгеймом и Ватерлоо».

Пока все его внимание было приковано к Ближнему Востоку, премьер-министр не мог не ощущать растущее давление с требованиями увеличить помощь Советскому Союзу. К радости Ивана Майского, отдельные публичные высказывания в поддержку открытия второго фронта быстро перерастали в массовую кампанию. Советский посол обнаружил, что его с восторгом принимают везде, где бы он ни появлялся. Мэр Кенсингтона организовал прием для него и его супруги Агнии, на котором присутствовали 500 гостей, включая, как с удовлетворением отметил Майский, «множество дипломатов, политиков и общественных деятелей, представителей церкви и всевозможных аристократов». Он был избран почетным членом двух самых чопорных лондонских клубов – Сент-Джеймс и Атенеум. Он был почетным гостем в Ливрейном клубе – «святая святых города», как он выразился, – где его удостоили продолжительной овации. Когда он выступил с речью на международной демонстрации молодежи в Альберт-холле, ему долго аплодировали – в отличие, как он радостно отметил, от короля Георга VI, архиепископа Йоркского и Черчилля, каждого из которых, заметил он с усмешкой, «встретили гробовым молчанием». Толпы людей приветствовали его на рабочих демонстрациях и в ратушах по всей стране. «Все “русское”, – заметил он 12 октября, – сейчас в большой моде: русские песни, русская музыка, русские фильмы, русские книги и книги об СССР». Семьдесят пять тысяч экземпляров брошюры с военными речами Сталина и Молотова были мгновенно распроданы[1065].

Черчилль испытывал давление и со стороны широкого круга политиков в Вестминстере. Член парламента от консерваторов Роберт Кэри, бывший гвардейский офицер и участник Первой мировой войны, был не одинок в своем требовании «открыть второй фронт немедленно!». К нему присоединился полковник Джозайя Уэджвуд (праправнук знаменитого гончара) из Независимой лейбористской партии. Депутат от лейбористов Джон Тинкер выразил мнение многих своих коллег, едко заметив: «Искренне надеюсь, что благодаря нам у русских не сложится впечатление, что мы готовы драться до последнего русского перед тем, как рискнем жизнью кого-либо из своих»[1066]. Ничто не могло бы сильнее задеть премьер-министра за живое.

Некоторые из его ближайших коллег также вышли на тропу войны, требуя открытия второго фронта. Самым громогласным и проблемным из них был Бивербрук – «законченный негодяй», как охарактеризовал его Кадоган, – которому Черчилль в виде исключения позволял не соблюдать общепринятые условности коллективной ответственности. Ему не только разрешалось агитировать за второй фронт в кабинете, но и выступать на радио (в вечерний прайм-тайм, который обычно был зарезервирован для монарха или премьер-министра) с публичным выражением подобных взглядов. Его не одергивали, когда он открыто пытался перетянуть ведущих консерваторов на свою сторону. Даже когда его газеты поддержали почти явно коммунистическую кампанию просоветской группы тред-юнионистов, выступивших в пользу второго фронта, или когда одна из них – Sunday Express – принялась описывать Советскую Россию как «рай для рабочего человека», никто не упрекнул его в предвзятости. Черчилль не просто восхищался Бивербруком, но и опасался влияния своего могущественного министра снабжения в случае, если тот подаст в отставку и развернет кампанию по всей стране. Однако если бы он все же решился на этот шаг, как премьер-министр сказал Идену, «это означало бы войну с ним не на жизнь, а на смерть»[1067].

Бивербрук был не одинок. В ответ на настойчивые просьбы Сталина прислать крупную группировку британских войск в южную Россию секретарь Черчилля по иностранным делам при поддержке как начальника Имперского генерального штаба сэра Джона Дилла, так и начальника штаба авиации Чарльза Портала предложил перевести «символический контингент» войск[1068] с Ближнего Востока на Кавказ. По его мнению, хотя он и высказывал его без особой уверенности, это было бы «[нашей] лучшей линией обороны России»[1069]. Комитет по обороне одобрил предложение. Черчилль был категорически против.

Стаффорд Криппс, которого Москва выслала в Куйбышев, а Форин-офис в последнее время просто игнорировал, теперь ввязался в спор, заявив, что на Кавказ нужно отправить более крупный контингент, чем тот, который предлагает Иден, чтобы он мог стать альтернативой требуемому Сталиным второму фронту. 25 октября Черчилль отклонил его предложение в выражениях, которые должны были еще больше обострить и без того натянутые отношения между ними. «Переброска двух британских дивизий с полным вооружением отсюда на Кавказ или в район к северу от Каспийского моря займет как минимум три месяца, – писал он. – К тому времени они будут всего лишь каплей в море»[1070]. Криппс съязвил в ответ: «Одна или две капли могут дорогого стоить в ситуации, когда срочно требуется выпить»[1071]. Чтобы подкрепить свою позицию, перекликавшуюся с недавними высказываниями некоторых политиков в Вестминстере, он предупредил, что советские лидеры

теперь одержимы мыслью, что мы готовы сражаться до последней капли русской крови, как внушает немецкая пропаганда. Любое наше действие они рассматривают либо с этой точки зрения, либо с той, согласно которой мы сидим сложа руки и наслаждаемся покоем, пока они заняты войной… если мы с ними союзники, как вы объявили, им нельзя просто сказать, что мы не можем прислать войска им в помощь, им нужно дать возможность участвовать в обсуждении этого вопроса[1072].

«Одержимость» Москвы, конечно же, не ослабла после того, как безрассудный министр авиационной промышленности Джон Мур-Брабазон