Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

повысить риск военного столкновения в Атлантике. Это был шаг вперед, но его было недостаточно, чтобы показать готовность американцев к войне. Рузвельт, по словам автора его публичных выступлений Роберта Э. Шервуда, отдавал себе отчет, что «по мере приближения этой беспредельной опасности к Соединенным Штатам изоляционизм становился все более резким в своем выражении и агрессивным в своих действиях»[1102][1103].

Голосование в конгрессе, по сути, давало ему право начать войну (впрочем, лишь де-факто, не де-юре) в Атлантике, но это был максимум того, что он мог сделать, чтобы приблизить США к военному столкновению со странами «оси». Он не раз публично заявлял о своем намерении «предпринять все, что в наших силах, чтобы сокрушить Гитлера и его нацистские армии»[1104], но американский народ по-прежнему не хотел, чтобы такая риторика перешла в практические действия. Потребуется открытый акт умышленной агрессии против Соединенных Штатов, чтобы война в конце концов началась.

В действительности же подобная перспектива приближалась с каждым днем. Трения между Вашингтоном и Токио крайне обострились. После того как Япония присоединилась к Германии и Италии, заключив в 1940 году Тройственный пакт, в ней постепенно начали доминировать милитаристы с установкой на дальнейшее быстрое расширение своей империи. Имперские устремления Японии стали обретать материальную форму во время завоевания Маньчжурии в 1931 году. Этот акт агрессии четыре года привел к исключению Японии из Лиги Наций, которая все больше теряла влияние. Несмотря на отчаянное сопротивление Китая, японцы в том же году захватили и разграбили Нанкин, Ханькоу и Кантон. В 1940 году, сделав еще один шаг к тому, чтобы стать неоспоримым гегемоном «Великой Восточной Азии», Япония вынудила правительство Виши уступить ей военные базы во французском Индокитае (Лаос, Камбоджа и Вьетнам), что к июлю 1941 года привело к фактической оккупации региона. Это был решающий момент. Ввиду прямой угрозы Малайе, Сингапуру и голландской Ост-Индии – по сути, угрозы захвата всей Юго-Восточной Азии – ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не могли оставаться в стороне и наблюдать за тем, как опасности подвергаются их собственные интересы в регионе.

Вашингтон в ответ наложил на Японию жесткие санкции. Расширив уже действовавший запрет на экспорт ценных металлов и авиационного топлива, Вашингтон заморозил все японские активы на территории США и совместно с англичанами и голландцами ввел полное нефтяное эмбарго. В результате Япония столкнулась с угрозой обрушения своей заморской торговли и, что было еще более тревожно, полной утраты жизненно важного импорта нефтепродуктов. Единственным способом вырваться из этой затягивавшейся петли был уход из Индокитая либо попытка военным путем добыть эти ресурсы где-то еще – в Малайе, на Филиппинах или, что касается нефти, в голландской Ост-Индии.

В отсутствие источников достоверных разведданных из Токио было практически невозможно проникнуть за завесу секретности, скрывавшую внутренние интриги Японии. Поэтому у Вашингтона не было никакой информации, которая позволила бы оценить, помогут санкции сдержать милитаристов в Токио или же, напротив, спровоцируют их. Рузвельт надеялся, что санкции смогут предотвратить или хотя бы отложить риск вооруженного столкновения между США и Японией в Тихом океане. Опасаясь, что Великобритания может остаться на Дальнем Востоке один на один с сильным японским флотом, Черчилль на встрече в заливе Пласеншиа призывал Рузвельта выдвинуть Японии ультиматум: предостережение, что любые новые военные авантюры вызовут ответные меры, вплоть до объявления войны. Рузвельт не торопился занять такую позицию. Вместо этого он уведомил Токио, что любые новые военные действия со стороны Японии поставят Рузвельта перед необходимостью принять все меры, которые потребуются для обеспечения «обороны и безопасности Соединенных Штатов»[1105]. Он по-прежнему надеялся, что сможет предотвратить кризис путем переговоров.

Несмотря на все уверения во взаимном уважении, переговоры между Вашингтоном и Токио вскоре разбились о скалы взаимоисключающих ультиматумов, которые каждая сторона выдвинет друг другу в предстоящие недели. По сути, японцам было сказано, что санкции будут сняты лишь в том случае, если Япония откажется от имперских амбиций и претензий на статус великой державы в регионе. Национальная гордость Японии, уверенность милитаристов в своем внутреннем превосходстве и нежелание упускать экономические выгоды от завоеваний практически исключали любую перспективу заключить соглашение на таких условиях. 6 сентября на совещании высшего органа управления страны – Императорского совета – было решено, что в случае, если Соединенные Штаты не снимут санкции и не дадут зеленый свет переговорам о законной роли и статусе империи без всяких предварительных условий, военное столкновение с США и Великобританией в самом ближайшем будущем станет неизбежным. Поскольку безоговорочное снятие санкций Вашингтоном было немыслимо, шансы на мирный выход из этого тупика стали практически нулевыми.

Ослепленный своей сознательной недооценкой важности понятия «честь» в японской культуре и разрушительного воздействия санкций на экономику Японской империи, Вашингтон успокаивал себя мыслью, что его суровые предостережения смогут сдержать возможную атаку японцев на колониальные владения западных держав в Малайе, на Филиппинах и в голландской Ост-Индии. Со своей стороны, Рузвельт полагал, что следующей целью Токио может стать Советский Союз. 15 октября он совершенно ясно выразил эту мысль в письме Черчиллю: «Положение япошек становится все хуже, и я думаю, что они нацеливаются на север»[1106]. Сталин, который, разумеется, не был в курсе этой переписки, в целом был осведомлен гораздо лучше.

26. Перемена в настроениях

В своем долгом и утомительно медленном путешествии из Москвы в Туркменистан Андрей Сахаров иногда отрывал глаза от изучения квантовой физики. «Я… прислушивался и присматривался к происходящему вокруг, внутри и за пределами вагона, к раненной войной жизни страны, – позже вспоминал он. – В ту же сторону, что и мы, шли эшелоны с эвакуированными и разбитой техникой, с ранеными. В другую сторону шли воинские эшелоны. Из проносившихся мимо теплушек выглядывали солдатские лица, казавшиеся все какими-то напряженными и чем-то похожими друг на друга»[1107]. Солдат, спешивших день за днем на фронт, срочно перебрасывали с маньчжурской границы на оборону Москвы. Массовая передислокация стала возможной только потому, что Сталин, в отличие от Рузвельта, знал наверняка, что Сибири больше не угрожало вторжение японцев.

За десятилетие после захвата Маньчжурии Японией русские сосредоточили к востоку от Урала армию численностью 750 000 человек, которая должна была защищать 3000-километровую границу с северным Китаем, находившимся под жестким военным контролем японской Квантунской армии. Участившиеся пограничные столкновения между двумя армиями достигли пика летом 1939 года в боях на Халхин-Голе. Лишь после ожесточенного сражения, в котором погибло почти 40 000 солдат, советские войска под непреклонным руководством генерала Жукова заставили японцев просить мира.

Перемирие было хрупким. Советско-японский договор о нейтралитете, заключенный спустя восемь месяцев, в апреле 1941 года, был продиктован конкретными обстоятельствами, и обе стороны считали его временным. Когда Япония меньше чем через шесть месяцев подписала Тройственный пакт, Токио и Москва вновь оказались на пути к потенциальному столкновению. К лету 1941 года, чтобы защититься от вновь обозначившейся угрозы, Советский Союз создал в Сибири мощную группировку из 30 стрелковых дивизий, 3 кавалерийских бригад, 16 танковых бригад и большого флота боевых самолетов[1108]. В то время как гитлеровская восточная армия угрожала стереть Красную армию в порошок на Западном фронте, возобновление боевых действий на Восточном фронте стало бы для нее катастрофой.

Берлин стал давить на Токио, побуждая Японию воспользоваться представившейся возможностью. Требуя от германского посла в Токио Ойгена Отта поставить этот вопрос ребром, Риббентроп писал: «Чем скорее это произойдет, тем лучше… Наша цель, как и прежде, – пожать руки японцам на Транссибирской магистрали до начала зимы»[1109]. С точки зрения Токио все было не так просто. В течение нескольких месяцев милитаристы, стоявшие во главе государства, разрывались между двумя возможностями: поход на север или экспансия на юг. Их дилемму разрешили Соединенные Штаты, наложив жесткие нефтяные санкции, которые вскоре должны были удушить экономику империи. Нападение на Советский Союз ушло с повестки дня.

Кремль получил информацию об этом критически важном повороте в закодированном сообщении, которое прибыло из Токио 25 августа и в котором говорилось, что Япония решила «не начинать