Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

двадцати шести полков, которые в разбитии неприятеля столько участия имели, сделать достаточно признательным государя. Дружба моя с вами от семьдесят третьего года никогда не изменялась, и все то, что ныне и впредь вам случится приятного, я в том участвую»[959].

Впоследствии был утвержден герб графа Платова. На нем два казака со знаменами, полученными донцами за боевые подвиги в войнах России, поддерживали подобие короны, составленной из оружия, кивера и двуглавого российского орла. Все это покоилось на четырехугольном изображении герба города Черкасска и Земли Войска Донского. В центре, в окружении бунчуков, насек и орлов, изображен Платов на коне. Внизу нарисованы пушки и знамена. И под всем этим девиз Платова: «За верность, храбрость и неутомимые труды». Этот герб графского рода Платовых был внесен в 9-ю часть «Общего Гербовника» российского дворянства[960].

…Стояла поздняя осень, дороги испортились окончательно. Повозки французов, груженные награбленным в Москве добром, тащились с великим трудом, многие из них застревали или ломались. Пришлось со многих телег сбрасывать московскую добычу прямо в грязь. Пространство вокруг большой дороги было усеяно ценными предметами: картинами, бронзовыми и серебряными канделябрами, множеством редких книг в дорогих переплетах.

Ко всем бедам прибавился голод, и французы вынуждены были пожирать павших лошадей, чтобы не умереть от голодного истощения. Сержант Великой армии Жан-Батист Бургонь, прошедший весь скорбный для французов путь отступления, писал: «Я кончил свой жалкий ужин, состоящий из кусочка печенки от лошади, убитой нашими саперами, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал Мортье также съел печенки, зажаренной для него денщиком, но только он ел ее с куском сухаря и запил каплей водки; ужин, как видите, не особенно изысканный для маршала Франции, но и то было еще недурно при нашем злосчастном положении»[961].

К середине ноября отступление разбитой русским народом иноземной рати превратилось в бегство. Об этом хладнокровно и объективно свидетельствуют многочисленные документы того периода.

«Неприятельская расстроенная и изможденная армия не ретируется, а бежит в большом беспорядке, – писал Платов генералу Витгенштейну, чей корпус действовал против французов на петербургском направлении, а сейчас шел на соединение с наступающей армией Кутузова, – в прошлую ночь арьергард ее вышел, оставя Толочин. Каждый день оставляет он мне более тысячи пленных, кроме убитых».

На пути движения Платов и его сотоварищ генерал-майор Ермолов наблюдали картины ужасных страданий солдат и офицеров наполеоновской армии, деморализованной беспрерывными нападениями солдат, казаков и партизан. «Тысячи были замерзших и умерших людей, – писал о тех дня Алексей Петрович Ермолов. – Нигде не было пристанища; местечки и селения обращены в пепел и, умножавшиеся пленные, все больные и раненые, большое число чиновников, должны были ожидать неизбежной смерти. Ежеминутное зрелище страждущего человечества истощало страдание и само чувство сожаления притупляло».

И в глухих степях,

Под сугробами,

Улеглися спать

Гости навеки.

Хоронили их

Вьюги снежные,

Бури севера

О них плакали, —

писал выдающийся русский поэт Иван Никитин.

Но голод и холод испытывали не одни только французы. От этого страдали и русские солдаты и казаки. Все селения и мызы на их пути были превращены захватчиками в дымящиеся кучи пепла. Лишь голые закоптелые стены и кирпичные трубы сиротливо высились над безмолвным холодным пространством, мрачно напоминая и русским и французам, что некогда здесь стояли добротные дома, в которых теплилась мирная покойная жизнь…

Часто случалось, что у казаков на обед не было даже сухарей, не говоря о хлебе, мясе и вине. Вьюки отстали на переправах, затерявшись где-то в бездорожье. Если на привалах кому-нибудь из казаков удавалось отыскать в земле несколько мерзлых картофелин, все бросались к тому месту, саблями и пиками разрывали землю, лихорадочно пытаясь отыскать желанные клубни спасительного картофеля. И если кому-то везло, он тут же, счастливый, съедал картофель сырым. Когда наступила зима, и исчезла даже эта мизерная возможность находить картофель, казаки распаривали в снежной воде, подогретой на костре, горсть ржи и утоляли лютый голод. Казачьи лошади при этом довольствовались всего лишь рубленой соломой.

«Русская армия тоже страшно терпела, – вспоминал офицер 6-го корпуса 1-й армии Николай Митаревский, – и даже более, чем наполеоновская, так как шла сзади ее, а, следовательно, должна была продовольствоваться остатками от нее… И не только ни от кого не слышно было ропота и жалоб, но даже было в обыкновении хвалиться пренебрежением к неудобствам»[962].

Как видно из этих документов, от холода и голода в равной степени страдали все, но теплолюбивая французская натура уступала суровой русской, и тысячи солдат и офицеров Великой армии устилали своими трупами бескрайние равнины и перелески России.

О тех славных и страшных днях Кондратий Рылеев писал:

Вкушает враг беспечный сон;

Но мы не спим, мы надзираем —

И вдруг на стан со всех сторон,

Как снег внезапный налетаем.

В одно мгновенье враг разбит.

Врасплох застигнут удальцами,

И вслед за ними страх летит

С неутомимыми донцами.

Свершив набег, мы в лес густой

С добычей вражеской уходим

И там, за чашей круговой,

Минуты отдыха проводим.

С зарей бросаем свой ночлег,

С зарей опять с врагами встреча,

На них нечаянный набег

Иль неожиданная сеча[963].

Таковы были героические будни донских казаков в те дни осени достопамятного 1812 года.

Несмотря на неудачи своей армии и огромные потери, Наполеон еще не сдавался и, по обыкновению, не падал духом. Он рассчитывал на свежую австрийскую армию фельдмаршала Шварценберга, не зная того, что Австрия, силой оружия принужденная к союзу с Наполеоном и выставившая свою армию, не собиралась воевать против России, заключив с ней тайный антинаполеоновский договор. Но у Бонапарта имелись еще корпуса: 2-й маршала Шарля-Николя Удино и 9-й маршала Клода-Перрена Виктора, действовавшие на петербургском направлении против генерала Витгенштейна. И теперь, когда Витгенштейн с корпусом двигался к Березине, чтобы захлопнуть ловушку для армии Наполеона, Виктор и Удино пошли на соединение с отступающими полками некогда Великой армии. Удино вышел на Борисовскую дорогу к Бобре и получил приказ императора очистить путь отступающим французским войскам для переправы через Березину, маршал Виктор должен был прикрыть их отступление.

Усиленная двумя этими корпусами, армия Наполеона вновь увеличилась до 80 тысяч человек. В своих депешах Виктору и Удино император ни словом не обмолвился о тяжести отступления Великой