Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

армии, да и сам «отступной марш», уже превратившийся в бегство, трактовался им как «планомерный стратегический отход» на зимние квартиры. Поэтому ни Виктор, ни Удино, ни тем более их солдаты и офицеры не подозревали о плачевном состоянии Великой армии. И когда свежие корпуса французов встретились с отступающими войсками, их удивлению не было предела. Вместо грозных завоевателей, сытых и сильных, мимо них один за другим проходили какие-то тени, призраки, одетые в лохмотья, в женские солопы вместо мундиров и киверов, закутанные в оборванные плащи или куски разрезанных ковров, с ногами, обернутыми в грязные тряпки. Шла тень Великой армии! Ее былое величие и сила были оставлены там, в далеких и гибельных просторах страшной и грозной во гневе России. В общей массе солдат понуро брели полковники и генералы без полков, бригад и дивизий, оборванные, голодные и злые на судьбу, русских и своего императора, который завел их в эту варварскую страну за сотни лье от милой и теплой Франции, обещая богатство и славу, а взамен давший позор поражения и смерть десятков тысяч солдат армии, некогда действительно великой!

Ветер гонит с востока

С воем снежные метели…

Дикой песнью злая вьюга

Заливается в пустыне…

По безлюдному простору

Без ночлега, без привала,

Точно сон теней, проходят

Славной армии остатки,

Егеря и гренадеры,

Кто окутан дамской шалью,

Кто церковною завесой, —

То в сугробах снежных вязнут,

То скользят, в разброд взбираясь

На подъем оледенелый…[964]

Несмотря на усталость и лишения, казаки Платова активно преследовали врага, нанося ему многочисленные удары, забирая большое количество пленных и обильные трофеи. На марше в селе Плоское атаман получил известие, что Витгенштейн одиннадцатого ноября занял Черею. Авангард Великой армии в это время оставил Толочин, «голова» же отступающей армии втягивалась в Лошницу. Через день большой отряд, отделившийся от корпуса Нея и направившийся к Любавичам, сдался арьергарду Платова.

Противник, изможденный преследованием и беспрерывными ударами русских, к этому времени почти не сопротивлялся, больше помышляя о спасении бегством. Об этом единодушно пишут все иностранцы, участвовавшие в походе на Россию.

Врач Великой армии Генрих Росс, вспоминая суровые ноябрьские дни 1812 года, писал: «Весь день нас беспрестанно тревожили казаки. Наполеон с гвардией давно опередил нас. Мы следовали в арьергарде и поэтому должны были постоянно отражать атаки казаков, вернее, удирать от них»[965].

Бегут Европы ополченья,

Окровавленные снега

Провозгласили их паденье,

И тает с ними след врага[966].

Постоянно нападая на отступающего противника, казаки испытывали двоякое чувство: с одной стороны, перед ними был враг, сильный и жестокий совсем еще недавно, однако при виде страданий, которые выпали на долю солдат и офицеров французской армии, сердца казаков наполнялись чисто человеческой жалостью и страданиям себе подобных. Часто одеяния и вид отступающих вояк вызывал у донцов безудержный смех. Да и как было удержаться от хохота, когда перед тобой стоит здоровенный усатый гренадер, одетый в женский чепец и женскую шубу. Встречались и такие французы, кто, спасаясь от холода, напяливал на себя одежду священника. Однажды атаману показали взятых в плен французов, которые предстали перед ним в шитых золотом камергерских мундирах, награбленных в повозках, следовавших из Москвы.

– Словно на придворном балу в Питере! – пошутил Матвей Иванович, разглядывая понуро стоявших «камергеров»…

За время преследования отступающих французов казаки насмотрелись всякого. Они видели мертвого француза, впившегося зубами в круп трепетавшей в предсмертной агонии лошади, видели (и на всю жизнь запомнили) только что родившую молодую женщину, умирающую около замерзшего младенца. Однажды казаки обнаружили выпотрошенную лошадь, а внутри мертвого француза в мундире капитана, пытавшегося согреться таким ужасным способом. Мертвых французов, поляков, испанцев, итальянцев находили в дымоходах, печах оставленных изб, куда они забирались, чтобы согреться, и умирали от холода и истощения. Утром встретились французы, спрятавшиеся в шалаше, построенном из окостеневших тел своих товарищей, еще недавно веселых и живых.

Смешанное чувство испытывали в такие минуты донцы и их старый атаман… Платов зримо помнил горящий Смоленск, помнил свои невольные слезы, чувство безысходности, которое охватило его душу, когда русская армия оставляла горящую Москву. Помнил десятки тысяч убитых и искалеченных на Бородинском поле, помнил смертельное ранение своего друга и сподвижника Петра Багратиона. И все это сделали вот эти люди, которые сейчас сотнями умирали на заснеженных русских равнинах. Они были достойны смерти, но Платову, как всякому истинно русскому человеку, было известно чувство сострадания и жалости к бедам человеческим, даже если это были враги его милого Отечества.

Донцы часто подбирали на мерзлых дорогах обессилевших французов, немцев, итальянцев, испанцев, делились с ними хлебом, отпаивали горячим вином, отправляя в лазарет. Командирам казачьих полков Платов приказал оказывать помощь пленным. «Раненых и больных неприятелей, которые найдутся, – писал Матвей Иванович командиру 20-го егерского полка майору Горихвостову, – продовольствовать сколько по человечеству, столько и потому, что пленные большею частию немецких наций и итальянцы, и дабы чрез то показать им, что российское правительство поступает с военнопленными совсем не так, как им внушено»[967].

…Великая армия отступала… «С шестого ноября, – писал шагавший в ее состава Цезарь Ложье, – все изменилось: и пути и внешность людей и наша готовность преодолеть препятствия и опасности. Армия стала молчаливой, поход стал трудным и тяжким, император перестал работать; он взваливает все на своих помощников, а те в свою очередь, на своих подчиненных. Бертье, верное эхо, зеркало Наполеона, бывало, всегда начеку, всегда ясный, всегда определенный, ночью, как и днем, теперь только передает приказы императора, но ничего уже от себя не добавляет. Масса офицеров растеряли все – взводы, батальоны, полки; большей своей части больные и раненые, они присоединяются к группам одиночек, смешиваются с ними, примыкают на время то к одной, то к другой колонне и видом своих несчастий еще более обескураживают тех, кто остается еще на своем посту. Порядок не в состоянии удержаться при наличии такого беспорядка, и зараза охватывает даже полковых ветеранов, участвовавших во всех войнах революции»[968].

От непогоды, голода и холода страшно страдали и казаки. «У нас такая беда по недостатку хлеба, что не могу описать нужду, какую терпят военнослужащие, не имея ни малейших средств к достижению себе оного, сколько за беспрерывными занятиями по службе, – писал Платов генералу Коновницыну в штаб Кутузова, – сколько и по неимению, как на большой дороге, так и по сторонам,