Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

В конце сентября, оправившись от болезни, Петр поехал улаживать польские дела. Сенаторы льстиво величали его спасителем польской свободы и восстановителем законного короля. Царь спустился по Висле до Торуни, где встретился с Августом на борту королевского корабля. Августу было не по себе, но Петр был настроен добродушно и снисходительно. При встрече о прошлом не было и помину, однако за обедом Петр все-таки не удержался и поддел союзничка: как бы между прочим заметил, что шпага — подарок дорогого брата Августа — всегда при нем, а вот польский король почему-то не носит подаренную ему Петром шпагу. Август поспешил заверить, что царский подарок ему очень дорог, да вот беда — спеша увидеть царское величество, он забыл шпагу в Дрездене. Петр хитро улыбнулся. Ну коли так уж вышло, то он сделает дорогому брату новый подарок. С этими словами он вручил покрасневшему Августу шпагу, ту самую, которую некогда подарил ему и которая была найдена в обозе Карла под Полтавой. Тем и ограничился. Бывшие друзья возобновили союз с прибавлением тайного артикула: «Княжество Лифляндское со всеми своими городами и местами его королевскому величеству польскому, как курфюрсту Саксонскому, и его наследникам присвоено и уступлено быть имеет».

Из Торуни Петр спустился еще ниже по Висле — к Мариенвердеру, где состоялось его свидание с прусским королем. Договорились о союзе и браке царевича Алексея с принцессой Вольфенбюттенской. Переговоры об этом браке шли с 1707 года, но тогда герцог Вольфенбюттенский не спешил выдать свою дочь за наследника, отца которого, того и гляди, свергнет с престола победоносный шведский король. Теперь переговоры о женитьбе шли как по маслу.

Тогда же Петр устроил еще один династический союз — сосватал свою племянницу Анну за молодого курляндского герцога Фридриха Вильгельма, племянника прусского короля. Оба эти сватовства были весьма необычны — впервые московский царь женил на иностранке царевича и выдавал царевну замуж за иноземного принца.

Из Восточной Пруссии через Курляндию Петр направился к Риге, вокруг которой завершали осадные работы войска Шереметева. Фельдмаршал специально отложил начало бомбардировки города до приезда царя. 13 ноября Петр собственноручно поднес фитиль к мортирам, послав в город три первых ядра. Удовольствовавшись этим символическим актом возмездия за обиду десятилетней давности, царь поехал дальше.

В Нарве Петр обедал с датским посланником Юстом Юлом. Датчанин обратил внимание на шута — князя Шаховского, которого величали кавалером ордена Иуды; сей удивительный орден свисал у князя с шеи на массивной серебряной цепи. Петр с удовольствием пояснил, что орден был учрежден особо для изменника Мазепы, но достался любезному князюшке. Он вообще один из умнейших людей в России, однако обуян мятежным духом: когда однажды речь зашла о том, что Иуда продал Христа за тридцать сребреников, Шаховской возразил, что сумма маловата и Иуда должен был взять больше. За эти слова он тут же и получил упомянутый орден.

Другие шуты сидели и ели за царским столом. Пока царь болтал с датским посланником, один из них подошел и громко высморкался — мимо царского лица — в лицо другому шуту. Тот, ни слова не говоря, утерся и запустил в обидчика горстью миног, схватив их со стоявшего перед ним блюда. Петр прервал рассказ и оглушительно захохотал…

Ненадолго задержавшись в парадизе, царь по установившемуся санному пути проследовал в Москву, чтобы торжественно отпраздновать викторию. 12 декабря он прибыл в Коломенское и на несколько дней погрузился в приготовления к празднеству.

18 декабря грандиозное шествие готово было начаться, но тут Петра известили, что Екатерина родила дочь.

Отложив торжество государственное, царь отправился на торжество семейное. Новорожденную нарекли Елизаветой.

Спустя два дня Петр, наконец, вступил в Москву. Под триумфальными арками проскакали эскадроны русской кавалерии, прогромыхали пушки, прошла в пешем строю гвардия — преображенцы в зеленых мундирах, семеновцы в синих; следом за ними, верхом на Лизетте, проехал Петр в мундире полковника, который был на нем в день Полтавской битвы. И царь, и гвардейцы были как нельзя лучше нагружены вином. Заметив, что один солдат шагает не так, как следует, Петр в гневе выхватил шпагу и зарубил его. Лицо царя перекосилось, щека задергалась; некоторое время никто не смел приблизиться к нему. Потом царь успокоился, и шествие возобновилось. Солдаты пронесли триста трофейных шведских знамен, волоча полотнища по земле. Затем под конвоем провели пленных шведских офицеров во главе с Рёншельдом и Пипером, и, наконец, по заснеженным московским улицам потянулась нескончаемая колонна шведских солдат — больше 17 000 человек.

Царь не утерпел, чтобы не поиздеваться над побежденными. В шествии участвовал француз Вимени, сидевший на санях, запряженных оленями. У себя на родине он долгое время провел в Бастилии, что отразилось на нем периодическим умопомешательством. В промежутках между приступами болезни Вимени обнаруживал в своих речах тонкую наблюдательность и умел придать беседе занимательную остроту. Петр познакомился с ним у Августа, выпросил его себе и назначил царем над самоедами. Теперь за санями Вимени следовал его придворный штат — девятнадцать саней с ненцами, одетыми в шкуры оленей шерстью наружу. Сумасшедший самоедский царь как бы олицетворял сумасбродного короля шведов.

На следующий день состоялся благодарственный молебен в Успенском соборе. Народу набилось столько, что сам Петр оказался стиснут толпой со всех сторон. После службы царская компания отправилась во дворец, где гвардейский офицер провозгласил викторию и объявил о награждениях. Князь-кесарь, восседавший на троне, поблагодарил Шереметева за победу под Полтавой, Меншикова — за пленение шведов у Переволочны, Петра — за победу при Лесной, и только. (Царь шутил, что Лесная — мать Полтавской виктории, а кто не верит, пусть сочтет: от одной до другой ровно девять месяцев.) Затем взвились ширмы, загораживавшие часть зала, и взорам приглашенных открылись пиршественные столы, уставленные серебряной посудой и подсвечниками. Сотни зажженных свечей разогнали зимний сумрак, и гости хлынули за столы, рассаживаясь как попало, без чинов. Царь с князем-кесарем и Шереметевым сел за отдельный стол. Позади царского кресла встал церемониймейстер, который всякий раз, когда провозглашался тост, подходил к распахнутому окну и стрелял из пистолета. Спустя мгновение окна во дворце и посуда на столе сотрясались и звенели от оглушительного залпа десятков орудий, и толпа шумно поднимали кубки. Обед завершился великолепным фейерверком, который, по уверениям английского посла Уитворта, намного превзошел некогда виденный им в Лондоне и обошедшийся королевской казне в 40 000 фунтов стерлингов.

Забавы и развлечения на этом не кончились. Наутро выяснилось, что Вимени за вчерашним обедом опился и ночью умер. Царь похоронил беднягу на свой