Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

клансменов обрели возможность вернуться на свои земли[653]. Поскольку имение не представляло интереса для правительства, граф получил его обратно, хотя многочисленные ветви клана были влиятельны и могли составить угрозу стабильности в горах и противостоять всем государственным попыткам умиротворения[654].

В эти годы был издан новый Акт о разоружении, а также устроено показательное мероприятие, в ходе которого оружие сложили около двух тысяч хайлендеров. Переплавленный металл должен был пойти на нужды хозяйства северной Шотландии. По рекомендации Джорджа Уэйда, якобиты и правительство принесли друг другу взаимные извинения и обещали не помнить зла. Корона выделяла тысячу фунтов ежегодно на строительство школ в Хайленде. Казалось, что ситуация нормализовалась и правительство стало забывать о горской проблеме. Но система правосудия и клановая организация так и оставались нерешенными вопросами. Граф Илай считал, что система частного судопроизводства, основывающаяся на клановых институтах, является наибольшей опасностью и нуждается не в реформировании, а в искоренении, вместе с самой родовой организацией.

Когда в 1740 г. резко возросло количество клановых рейдов с целью угона скота на территории Инверарри, а заложничество и шантаж, несмотря на все попытки Уэйда покончить с ними, вновь стали приобретать прежние широкие размахи, становясь систематическими, Илай, расценивая это как угрозу тому, что создавал на севере его брат, был, тем не менее, бессилен что-либо сделать. Новый кризис правительства на Севере был усилен активной внешней политикой, которую Британия вела в конце 1730-х гг. В результате внутренняя нестабильность и внешнеполитическая деятельность, требующая больших затрат, привели к активизации якобитского движения в Хайленде. Однако правительство снова сочло эту угрозу недостойной внимания. В 1742 г. окончилось правление Уолпола и на смену ему пришло коалиционное правительство, в котором Твидэйл занял пост государственного секретаря по делам Шотландии, а Илай отправился на север, чтобы там представлять интересы правительства. Оба они противостояли друг другу, и если первого поддерживали судьи, назначению которых он способствовал, то второго – правительственная администрация.

Эти новые обстоятельства стали знаком близящегося восстания. Маркиз Твидэйл имел очень смутные представления о географии Хайленда, и, когда в ноябре войска якобитов продвигались к югу, он не мог ничего сделать, поскольку из-за мучавшей его подагры ему не удалось даже собрать Кабинет, когда необходимы были решительные действия. Главное же, чего удалось добиться Твидэйлу, это расколоть правительственные войска в Шотландии. Но именно это и способствовало новому восстанию.

С его назначением в горной Шотландии остановились какие-либо реформы, требовавшие энергии и денег[655]. Все мероприятия, которые планировались и осуществлялись, как нарочно, способствовали лишь эскалации напряженности в регионе. Дункан Форбс, занимавший тогда пост лорда-адвоката, вынашивал план набора полков в Хайленде для заграничной службы, и недовольство хайлендеров силящимися слухами об отправке за границу выливалось в неприятие любых правительственных мер в горах. Выкуп или постоянная стража стали единственными гарантами сохранения собственности на севере.

Когда в 1743 г. Арчибальд Илай наследовал своему брату в качестве третьего графа Аргайла, он тут же развернул деятельность по умиротворению Хайленда. Все жители его поместий были приведены к присяге, а конфискованные после восстания 1715 г. земли были возвращены их прежним хозяевам, как демонстрация единения государственной власти и клановой элиты. Исключение составили только леса и территории, на которых находились минеральные ресурсы.

С началом восстания 1745 г. Дункан Форбс записал: «…правительство имеет гораздо больше друзей на севере теперь, нежели в 1715 г., но я не знаю такой законной силы, которая могла бы осуществлять там деятельность. В 1715 г. во всех графствах были Лейтенанты, если сейчас нечто подобное существует, то это больше того, что мне известно»[656]. Многие, и не только в правительстве, не верили в то, что к северу от Тай вообще могут быть лояльные правительству кланы. Граф Марчмонд записал: «Тот, кто был якобитом однажды, останется им всегда»[657].

Великое восстание 1745 г., последнее из крупных якобитских движений, стоит особняком в череде проявлений якобитского протеста. И дело не в масштабе движения, а, скорее, в тех мифах, которые его окружают. Антиюнионистские настроения были очевидны в идеологии восставших: «национализм… оставался основной планкой якобитизма в восстании 1745 г.», – подчеркивает Аллан Макиннес[658]. Джеймс II Стюарт вновь высказался против «лицемерной унии» еще в декабре 1743 г. в декларации, которая содержала подробную проповедь древней и героической Шотландии – «нации, издревле известной своей доблестью».

Несмотря на масштабы восстания, очевидно и то, что движение 1745–1746 гг. по степени вовлеченных в него представителей крупных шотландских родов на стороне Стюартов было менее значимо, чем мятеж 1715 г. Основная причина этого во все большей интеграции шотландской элиты, в том числе и клановой, в сферу действия британской системы. В частности, Хантли составляли значительную часть войска в 1715 г., но к 1745 г. могущественные вожди, обзаведясь должностями в военном министерстве, выступали уже на стороне Ганноверов. Хотя совсем отрицать участие представителей знатных родов в восстании 1745 г. тоже нельзя – герцоги Перт, Атолл, графы Килмарнок, Келли, Кромарти и т. д. привели свои отряды в войско Чарльза. Однако же сделали это они скорее в качестве знака протеста правительственным практикам, нежели из искренней убежденности и преданности Стюартам или в силу антиюнионистских настроений.

Показательно, что, несмотря на сформировавшееся представление о «горском» характере этого восстания, практически никто не отрицает факта, что военное руководство якобитами в 1745 г. осуществляли представители равнинных кланов. Горцы же лидировали лишь в Совете войны, который не принимал тактических решений, а был лишь своего рода стратегическим штабом, который в условиях восстания не имел решающего значения[659]. Из ста двенадцати полевых командиров пятьдесят три были горцами, а из девяти высших офицеров горцем был только один – Александр Робертсон.

Хотя спор о соотношении горцев и равнинных шотландцев является одним из самых популярных вопросов у историков, изучающих Великое восстание, большая часть исследователей считает, что это было восстание кланов, противостоящих хайлендерской политике Лондона. Однако такое объяснение причин движения вряд ли удовлетворительно, поскольку и самой-то горской политики еще не сформировалось – она представляла собой череду спорадических действий, работающих не на предвидение или опережение ситуации, а, скорее, являющихся запоздалым ответом на действия горцев. Кроме того, и сам масштаб восстания не позволяет его определять лишь как клановый бунт.

В то же время очевидно, что теперь уже антиправительственная часть движения попыталась использовать горский миф, появление которого относится еще к восстанию 1715 г. Представление о горце как о воспитанном и воинственном шотландском патриоте, не поддавшемся на обещания английского золота, сопровождалось развиваемыми шотландскими интеллектуалами идеями шотландского республиканизма, хранителями которого горцы и являются. «Горец-патриот» становится эквивалентом английского «честного человека» и джентльмена, и именно такой образ хайлендера